Неверная - [89]

Меня отправили учиться на бухгалтера в Вагенинген, деревню неподалеку от Эде. Эти курсы тоже были очень дорогими, но консультанту показалось, что для меня это единственный разумный выбор. Видимо, она решила, что иностранке будет понятнее универсальный язык цифр.

Я провалилась. Спустя четыре недели дебет так и не сошелся у меня с кредитом. Преподаватель вздохнул и сказал:

– Это точно не твое.

– Я же говорила, – ответила я.

Он написал официальное письмо, в котором говорилось, что я не могу работать бухгалтером, и я перестала ходить на курсы.

Мне по-прежнему хотелось добиться в жизни большего. Я твердо решила, что хочу изучать политологию, и если для этого нужно поступить в университет – значит, так тому и быть. Эллен и Ханнеке подумали, что я сошла с ума. Конечно, высшее образование – это достойная цель, но политология? Я попыталась объяснить им, что хочу понять, почему жизнь в Голландии так отличается от жизни в Африке, почему в европейских странах спокойствие и достаток, в чем причина войн и как достичь мира.

Я размышляла об этом постоянно, но у меня не было ни одного ответа, только вопросы. Каждый раз, общаясь с государственными служащими, я думала: «Как же создать такое государство?» Я наблюдала за тем, как Ханнеке, Эллен и другие девушки, с которыми они жили в одной квартире, составляли графики дежурств и распределяли обязанности – кто когда будет ходить за покупками, убираться и готовить. Это было как расписание автобусов: каждая действительно делала все, что должна. И что удивительно, не возникало никаких конфликтов по этому поводу. Как же стать такими, как они?

В Голландии по поводу всего существовали свои правила. Однажды вечером меня остановил полицейский за то, что я ехала на велосипеде, не включив фары. Я застыла, полагая, что произойдет что-то страшное. Однако меня только отчитали, строго, но вежливо, и велели заплатить штраф в двадцать пять гульденов. Более того, полицейский пояснил, что я не обязана платить сразу: квитанция придет по почте. Конечно, месяц спустя я получила подробный счет. Я подумала: какая разумная система. Полицейский не получает от тебя деньги напрямую, а значит, у него не появится искушение присвоить их.

В этой стране во всем чувствовалось участие государства. Порой эта система казалась слишком бюрократизированной, чересчур сложной, но вместе с тем она приносила много пользы. Мне хотелось понять, как этого добиться. Это была страна неверных, и мы, мусульмане, не должны были перенимать их образ жизни. Но почему же тогда в ней все было устроено гораздо разумней и жилось здесь намного лучше, чем там, откуда мы родом? Разве в тех странах, где поклоняются Аллаху и соблюдают Его законы, не должны царить мир и достаток, а страны неверных, наоборот, быть бедными, темными и раздираемыми войнами?

Я хотела понять это противоречие. В 1992–1993 годах, казалось, во всем мире, кроме Запада, шли гражданские войны и возникали клановые распри. Окончание «холодной войны» вскрыло старые очаги ненависти. И среди стран, где начались войны, почему-то было очень много исламских государств. Что же с нами не так? Почему неверные живут в мире, а мусульмане убивают друг друга, если веруют в истинного Бога? Я думала, что, изучив политологию, смогу в этом разобраться.

Поступить в университет было непросто. В Голландии максимум, что могли для меня сделать, это засчитать мой кенийский аттестат о среднем образовании. Чтобы попасть в вуз, я должна была сначала получить другой диплом, который назывался propedeuse. Я запаниковала: мне казалось, что я никогда не смогу сдать математику. Эллен посоветовала мне поступить на курсы социальных работников, как она сама и Ханнеке. Проучившись там год, я могла получить propedeuse и перевестись в университет, избежав встречи с математикой.

В языковой школе я объявила, что хочу сдать экзамен по голландскому, чтобы меня приняли на курсы. Преподаватель мягко объяснил, что моих знаний пока недостаточно: я учила язык всего год, а к такому экзамену надо готовиться в течение трех лет. По его мнению, я была слишком нетерпелива и поступала безответственно, выбрасывая деньги на ветер.

Но Эллен сказала, что преподаватель не имел права мне мешать – я могла тратить собственные деньги по своему усмотрению. Поэтому я все равно решила сдать экзамен. И сдала. Следующим моим шагом должны были стать курсы социальных работников.

* * *

В то время я старалась избегать других сомалийцев. Еще когда мы жили в лагере беженцев, мне уже было не по себе рядом с ними. Все сомалийцы, приходившие в фургончик к Хасне, казалось, только и делали, что жаловались, особенно те из них, кто жил за пределами лагеря и находился в Голландии уже несколько лет. Они не пытались стать частью голландского общества, не работали, только целыми днями бродили по лагерю и выпрашивали еду. Конечно, были и такие, кто, как и я, учился, ходил на работу, катался на велосипеде, но им не хватало времени на общение.

А остальные просто сидели, жевали кат и разговаривали о том, как ужасна Голландия.

Все мы постоянно сталкивались с одним и тем же противоречием. Нас никогда не покидала уверенность в том, что мы – сомалийцы и мусульмане – выше неверных, а здесь вдруг оказалось, что нет, мы нисколько не выше. Мы не ориентировались в повседневной жизни, не знали, как пользоваться банкоматом или что нужно нажать на кнопку, чтобы остановить автобус. Однажды я ехала на автобусе вместе с Дхахабо, еще одной сомалийкой из лагеря. На подъезде к нужной остановке она закричала: «СТОП!», и все пассажиры уставились на нас. Мне было очень неловко.