Неверная - [90]

Стараясь избежать подобной неловкости, многие пытались создать в Голландии «островки» Сомали. Они принимались делать вид, что сомалийцы разбираются во всем лучше презренных белых людей. «Не учите меня пользоваться градусником. Наши, сомалийские, градусники гораздо более продвинутые», что-то вроде этого. «Он всего лишь водитель и воняет как свинья. Как он смеет указывать мне, как себя вести».

Однажды, когда я только приехала в лагерь и стояла среди сомалийцев возле фургончика Хасны, кто-то крикнул: «Тут в телевизоре плачет мужчина!» Мы побежали посмотреть. Передача называлась «Прошу прощения», в ней люди признавались в неблаговидных поступках. Большой широкоплечий голландец с красным лицом плакал, раскаиваясь в том, что совершил. Он хныкал: «Простите меня, пожалуйста», а мы переглядывались в ужасе и недоумении. Никто из нас раньше не видел, чтобы мужчина плакал. Потом мы рассмеялись: Голландия казалась нам такой странной.

Но к тому времени, когда мы перебрались в Эде, я стала лучше понимать местную культуру. Меня стали раздражать сомалийцы, которые давно жили в Голландии и постоянно жаловались, что им предлагают только работу, не требующую высокой квалификации, а они хотели быть пилотами и адвокатами. Но когда я указывала им на то, что у них нет соответствующих навыков, они принимались обвинять во всем Голландию. Европейцы колонизировали Сомали, вот с чего все началось. Я думала, что это очевидная бессмыслица. Мы сами по своей вине погрязли во взаимных раздорах.

Точно такую же защитно-высокомерную реакцию я наблюдала раньше у людей из сельской местности, переехавших в город, будь то Могадишо или Найроби. Здесь, в Голландии, все претензии постоянно сводились к обвинениям в расизме. Всех буквально трясло от ярости из-за того, что нас якобы притесняли, потому что мы – черные. Если продавец не хотел сбросить цену на футболку, Ясмин говорила, что в этом магазине действуют специальные скидки только для белых. Они с Хасной рассказывали мне, что часто не платили за автобус, выдумывая какие-то дела в городе, а если в Центре помощи беженцам им не давали билет, они обвиняли служащих в расизме.

– Если сказать голландцу, что это проявление расизма, он даст тебе все, что захочешь, – говорила Хасна с нотками удовлетворения в голосе.

Не буду отрицать, в Голландии действительно существует дискриминация, но часто обвинения в расизме возникают из стратегических соображений.

Иногда мне все же было приятно побыть среди сомалийцев – людей, которых я полностью понимала. К голландцам я привыкала медленно и трудно. Но как только я произносила: «Извините, завтра мне рано вставать», сомалийцы сразу обижались на меня. Я вела себя как белая, перестала уважать их, стала gaalo.

Сомалийские юноши постоянно подходили ко мне на улице и вели себя так, будто имели на меня какое-то право. Они делали оскорбительные намеки, считая, что я аморальна, а значит, доступна. А сомалийки все время выпрашивали у меня деньги. Но я не делилась с ними. Я считала, что, если им нужны деньги, они тоже могут пойти работать на фабрику.

Мне было очень неловко и даже стыдно за то, что многие сомалийцы жили на пособие, и при этом ругали государство, которое их содержит. Во мне по-прежнему было сильно чувство принадлежности к клану; я ощущала ответственность за их действия. Мне не нравилось, что они отрицали свои плохие поступки, даже если их ловили на горячем. Не нравилось их хвастовство, мифы и очевидно фальшивые теории заговора, бесконечные слухи и жалобы на внешние обстоятельства. Сомалийцы никогда не говорили: «Простите», «Я был неправ» или «Не знаю» – они выдумывали оправдания. Все эти попытки противостоять действительности удручали меня. Жить в этой реальности было непросто, но притворство тут помочь не могло.

Так что я проводила время с Эллен и Ханнеке, а Ясмин оставалась совсем одна после занятий, которые заканчивались в три часа. Днем к нам стали приходить парни Исак и Хавийе из лагеря беженцев и жевать кат. (Сомалийцы отлично умеют добывать все, что захотят, если им это действительно нужно, поэтому даже в маленьком Эде у них всегда были свежие листья кат.) Ясмин готовила для гостей. Когда я возвращалась домой, то заставала их раскинувшимися на циновках в гостиной, а вокруг валялись листья и черенки.

Какое-то время мне было неуютно в собственном доме. У сомалийцев не принято выгонять гостей, но в конце концов мне пришлось поступить по-голландски: я потребовала, чтобы Ясмин прекратила подобные посиделки. Мне не хотелось видеть этих людей в своей квартире. Я сказала Ясмин, когда они позвонят в дверь, мы притворимся, что нас нет дома. После этого меня стали называть ужасной женщиной Дарод, которая презирает людей Исак и Хавийе, но мне было все равно. Я больше не собиралась соблюдать кодекс чести.

Наши отношения с Ясмин стали портиться, и однажды она ушла насовсем. Я поняла, что она не вернется, только спустя два дня, обнаружив пропажу кредитной карты и документов. Незадолго до этого она отдала мне триста гульденов – свою часть квартплаты, – этих денег я тоже не нашла. Через несколько дней я получила от нее письмо. Она писала, что находится в Италии, но штамп на конверте был датским. Она извинялась и говорила, что не пользовалась кредиткой, а триста гульденов принадлежали ей, поэтому она их не крала. Она уже не могла жить в Голландии, ей было там плохо и одиноко. Еще она предупредила, что за телефон могут выставить большой счет, но ей очень нужна была поддержка семьи.