Неведомые дороги - [139]

– Но первая директива Центрального агентства запрещает отнимать жизнь...

– Не совсем, – не согласился Куранов. – Она запрещает отнимать жизнь, которую нельзя восстановить. Которую нельзя восстановить.

– Их жизни можно восстановить? – спросил Стеффан, глядя на отвратительные трупы, не в силах понять.

– Мы своими глазами увидели человеческих существ. Теперь ты веришь мифам или по-прежнему все отрицаешь?

– Как я могу отрицать?

– Тогда, если ты веришь, что такие демоны существуют, ты должен верить и в сказанное о них, – и Куранов процитировал информацию, хранящуюся в его банках данных: – «Убитый любыми другими средствами, кроме дерева, человек только кажется мертвым. В действительности, в тот самый момент, когда он падает перед противником, он оживает в другом месте, целый и невредимый, в новом теле».

Стеффан кивнул, спорить было не о чем.

– Что теперь? – спросил Таттл.

– Возвращаемся в Уокерс Уоч, – ответил Куранов.

– И расскажем им о том, что нашли?

– Нет.

– Но... мы можем привести их сюда, показать эти тела.

– Оглянись. Другие демоны наблюдают за нами из-за деревьев.

В слабом отсвете упавших в снег фонарей среди деревьев они различали с дюжину перекошенных ненавистью лиц.

– Не думаю, что они нападут на нас, – продолжил Куранов. – Они увидели, что мы можем сделать, поняли, что в отношении их первая директива неприменима. Но они заберут и похоронят тела, как только мы уйдем.

– Мы можем взять их с собой, – предложил Таттл.

– Нет. У тебя обе руки выведены из строя. Стеффан не может контролировать правую руку. Я сам не смогу донести даже одно тело до Уокерс Уоч, в силу наложенных ограничений у меня просто не хватит сил.

– Тогда мы никому не сможем рассказать об увиденном здесь.

– Мы и не должны этого делать, если хотим подняться на следующий уровень зрелости, – ответил Куранов. – Наша единственная надежда – провести достаточно времени в инактивационной нише, медитируя, пока не удастся найти мало-мальски логичное объяснение случившемуся с нами.

Они подняли фонари и, держась ближе друг к другу, двинулись в путь.

– Идите не торопясь и не выказывайте страха, – дал команду Куранов.

Шагали они медленно, но ни один не сомневался, что их страх не составлял тайны для прятавшихся среди сосен жутких существ.

Они шли всю ночь и большую часть следующего дня, пока не добрались до станции Уокерс Уоч. К тому времени снежная буря давно закончилась. Вокруг себя роботы видели умиротворяющую белизну. Укутанные снегом леса, горы, долины служили наглядным подтверждением совершенства мира. Но в голове Куранова, как гвоздь, засела мысль: если он должен верить в привидения и разумных существ из плоти, вроде людей, как он сможет по-прежнему соглашаться с Центральным агентством в том, что вселенная, во всех ее аспектах, абсолютно логична и рациональна?

Сумерки зари

– Иногда ты ведешь себя, как полный говнюк, – в сердцах воскликнула моя жена в тот вечер, когда я лишил нашего сына Санта-Клауса.

Мы лежали в кровати, но она определенно не собиралась ни спать, ни заниматься любовью.

– Разве так можно поступать с маленьким мальчиком? – Голос резкий, сочащийся презрением.

– Ему семь лет...

– Он – маленький мальчик, – зло отрезала Элен, хотя мы редко ссорились друг с другом. Поэтому наша семейная жизнь текла мирно и счастливо.

Мы полежали в молчании. Портьеры с вечера не сдвинули, и через открытые двери на балкон второго этажа вливался пепельно-бледный лунный свет. Даже при таком освещении, несмотря на то, что Элен укрылась до подбородка, по ее напряженной позе я видел, что она чертовски сердита.

Наконец Элен не выдержала:

– Пит, ты использовал кувалду, чтобы разнести вдребезги фантазию маленького мальчика, безвредную фантазию, и все потому, что у тебя навязчивая идея...

– Она не безвредная, – ответил я. – И у меня нет навязчивой идеи.

– Есть, есть, – настаивала жена.

– Я просто верю в рациональное...

– Заткнись.

– Ты даже не хочешь поговорить со мной об этом?

– Не хочу. Бессмысленно.

Я вздохнул.

– Я люблю тебя, Элен.

Она долго молчала.

Лишь ветер шебаршился где-то под крышей.

В кроне одной из вишен, растущих во дворе, ухнула сова.

– Я тоже тебя люблю, – после долгой, долгой паузы ответила Элен, – но иногда мне хочется дать тебе пинка.

Я злился на нее, полагая, что она несправедлива, что позволяет эмоциям брать верх над разумом. Теперь, по прошествии многих лет, я бы отдал все что угодно, лишь бы услышать вновь, что она хочет дать мне пинка, и с улыбкой согнулся бы.

* * *

С колыбели моему сыну, Бенни, внушали, что бога нет ни под каким именем, ни в какой форме, и религия – убежище для слабовольных людей, которым не хватает мужества принимать вселенную такой, какая она есть. Я не разрешал крестить Бенни, потому что, с моей точки зрения, этот обряд являлся первой ступенью культа невежества и иррациональности.

Элен, моя жена, мать Бенни, выросла в семье методистов и так и не смогла отмыться (как я это себе представлял) от пятен веры. Она называла себя агностиком и не могла пойти дальше и присоединиться ко мне в лагере атеистов. Я любил ее так сильно, что в этом вопросе не требовал от нее однозначно определить свою позицию. Зато презирал всех тех, кто не мог признать, что бога во вселенной нет, а возникновение жизни вообще и человеческой цивилизации в частности – не более чем биологическая случайность.