Неужели я умру? - [36]

— Ромаль! Остановите поезд, это Ромаль! Он там, на платформе!

Раздались крики возмущения пассажиров. Мои близкие попытались образумить меня, но бессмысленно.

— Я клянусь Вам, это был Ромаль. Я видел его собственными глазами…

Не было сил объяснять, и я уверенно дернул стоп-кран. Поезд взревел металлическим лязгом и остановился с пронзительным, ноющим скрипом, опрокинув часть пассажиров на пол. Я выскочил наружу и, задыхаясь, ринулся к станции вдоль рельсов подземки. Вскарабкавшись на платформу, я принялся расталкивать зевак в поисках моего маленького друга. Сквозь непрекращающийся рой людей смутно виднелась юная фигурка, которая стояла спиной и блестела тем самым «апельсиновым затылком». «Боже мой, как я ждал этой встречи!» — с этой мыслью я торопливо принялся пробираться через людские джунгли. Мое сердце замерло. Вот в двух шагах от меня стоит он: бедный, несчастный, уставший мальчик, обиженный проклятым городом, брошенный трусливыми ублюдками на произвол жизненной рулетки. Теперь все будет хорошо. Я медленно подошел и прикоснулся дрожащей рукой к плечу Ромаля. Дыхание отяготилось, а затем и вовсе замерло. Он медленно повернулся, меняя беззаботный взгляд на испуганный вид, исполненный недоверием, который обычно бывает, когда видишь незнакомца. Это был не Ромаль…

Не было даже малейшего сходства: рост был значительно выше, лицо на переходной стадии с противным пушком под носом, даже волосы выглядели сейчас больше каштановыми и волнистыми. Безумие накрыло мои глаза пеленой. Будто бы при виде оазиса в безграничной пустыне на мгновение я ощутил надежду, но, когда прикоснулся к ней, она рассеялась, как мираж. Я рухнул перед ним на колени и, закрыв глаза, зарыдал, всхлипывая:

— Ты не Ромаль, ты не Ромаль…

Глава 27

Улицы омывал весенний дождь, очищая их от остатков грязного снега. Предвестник новой жизни, капли которого, ударяясь о землю, призывали мир очнуться от затяжного, холодного сна. Затем, объединяясь в ручей, небесный поток уносил прочь весь хлам, который прятался, казалось, под надежным покровом льда. Темно-серые тучи недовольно хмурились и разряжали ударами ненависти небосвод, озаряя напуганный город. Вслед гремел пронзительный рык, который заставлял вздрагивать от внезапности. Подобно новорожденному, сквозь боль и страх, небо не прекращало рыдать. Человек и природа взаимосвязаны. Я наблюдал этот обряд, стоя у окна в мастерской месье Деданжа, и всем сердцем желал такой же спасительной стихии для моей души. Наверное, поэтому спустя два месяца затворничества в себе я согласился на встречу с маэстро в его обители. Все это недолгое время мой Вестос был безучастным наблюдателем моей борьбы с угрызениями. Он понимающе выслушивал мои исповеди, но всем своим небезразличным молчанием давал понять, что наступило время самостоятельно принимать решения. Первое шаткое решение я принял после очередного настойчивого приглашения Деданжа.

В этом месте всегда хотелось смотреть на вещи иначе. Наблюдая из недр мастерской все то, что казалось прежде обыденным, я чувствовал, что теперь все это становилось поистине одухотворенным. Ощущение мистицизма этих комнат вновь вернулось ко мне, принеся с собой легкое дуновение ностальгии. Я по-новому взглянул на хаотично расставленные картины, которые вызвали во мне противоречивые всплески эмоций. Подняв голову, я вновь изумился красоте кристального потолка, демонстрировавшего настроение неба. С улыбкой поприветствовал портрет жены месье Деданжа, и мое сердце защипало от чувства светлой памяти о женщине, знакомой мне лишь по рассказам. Затем я ощутил спокойствие и услышал шаги, которые явно ждали этого состояния.

— Шаду, мой мальчик! Как же я рад видеть тебя здесь! — с детской радостью вскрикнул месье Деданж. — Эти стены скучали по тебе.

— Простите меня, что так долго искал в себе силы навестить Вас…

— Тебе нужно было время для осмысления произошедшего. Не кори себя. Ты пережил много испытаний за столь короткий срок.

— Я потерял целый год, мисье., а ведь год из десяти не так уж мало… — произнес я с осознанным чувством абсурдности.

— Вовсе нет, юноша. Ты до конца не сознаёшь, сколько приобрел. Творческая личность испытания обращает в сюжеты. Ты полон красок…

— Я слаб…

— Ты нашел силы в себе простить, победил свой страх, полюбил всем сердцем, преодолел безнадежность. Пришло время последнего испытания — отпущение. Следуй за мной, Шаду.

Я молча спустился по винтовой лестнице и оказался у порога некогда моей комнатушки. Открыв дверь, я увидел позолоченный мольберт, на котором вальяжно раскинулось белоснежное полотно. Рядом лежали аккуратно сложенные кисточки и краски в ожидании распоряжений художника. Маэстро посмотрел на меня выцветшими от старости, но полными проницательности глазами и сказал:

— Отпусти боль, ей больше не место в твоей душе.

— Но в последний раз я рисовал, будучи еще ребенком…

Я не успел договорить, как оказался сам с собой наедине в тесной комнате. Помню лишь то, что дрожащей рукой поднял, казалось тогда мне, самую тяжелую на свете кисточку. Затем неуверенно утопил её в баночке свежей краски и без малейшего замысла, застенчиво прикоснулся к ничего не подозревающему полотну. Меня захлестнул вихрь, нескончаемый поток творческой мысли, который управлял моей рукой прямиком из вселенной. Я творил вне времени, весь в поту, захлебываясь от шквала чувств, задыхаясь от объятий музы. В миг я становился беззащитным мальчишкой, затем наполнялся храбростью и превращался в бесстрашного мужчину, а потом, чувствуя слабость в руках, молниеносно старел, испытывая тяжесть времени на плечах. Здесь и сейчас я заново проходил свой жизненный путь, проживая каждый миг от ненависти и отчаяния до всеобъемлющей любви и безграничной радости. С каждым ударом кисти боль покидала меня. Очнувшись на секунду, я осознал, что день сменила ночь. Ни капли усталости. Творческая одержимость и буйство красок продолжались. Солнечный луч ударил меня по глазам, ознаменовав рождение нового дня. Я был безжалостен к себе и не намеревался останавливаться. Через неведомое количество часов меня сбила с ног усталость. Коснувшись подбородком груди, я остался без сознания.