Неуютное море - [39]

— Андрей Андреевич!

— Разговаривать с вами не буду. У вас нет слова…

— Андрей Андреевич, поверьте!..

— Не верю, — сурово проговорил капитан. — Идите. Мне нужно работать.

Матрос сгорбившись пошел в кубрик. В каюте сидел Володя Смирнов и писал. Увидев Пиваря, он бросил перо…

— Ну, чего смотришь? Не видал, что ли? — вызывающе спросил Пиварь.

— Видал. Ночью еще видал. Эх, вы… Капитана обманули. Всё судно опозорили. Вас в шлюпку матросы с «Куры» и с «Пинеги» грузили. Теперь всем известно будет…

Пиварь в бешенстве схватил раскладной стул:

— Замолчи, мальчишка! И без тебя тошно!

— Молчу, молчу, — спокойно отозвался Володя и снова принялся за письмо.

С видом побитой собаки Пиварь сел на койку и тяжело задумался. С приколотой над койкой фотокарточки на него укоризненно смотрели грустные глаза жены…

Карданов встретил Гурлева в городе. Вид у Гурлева был радостный.

— С почты иду, — сказал он, улыбаясь. — Письмо получил. И знаете от кого? Из обкома партии. По возвращении из рейса меня вызывают.

— Вот как хорошо, — обрадовался Карданов. — Был я прав или нет? Убежден, все ваши дела утрясутся.

— Надеюсь. Я рад, что наконец можно будет поговорить по душам, что меня внимательно выслушают. Попался бы только человек с сердцем… В общем, пока всё хорошо. Когда же мы пойдем?

— «Лангуста» ждут со дня на день.

— Знаете, Андрей Андреевич, — проговорил Гурлев, — ребята у меня оказались неплохие. Можно с ними плавать.

— Я тоже такого же мнения. Только побольше надо уделять им внимания.

Капитаны прошли по шумному проспекту до речного вокзала и вышли на маленький зеленый бульварчик с тоненькими саженцами тополей. Тут Карданов попрощался с Гурлевым и пошел узнавать новости о «Лангусте».

Оркестр превзошел себя. Лохматый юноша с галстуком «бабочкой» неистово бил по клавишам рояля, саксофонист выводил длиннейшие рулады, а ударник в экстазе подпрыгивал на стуле. Он работал ногами и руками, иногда испуская воинственные крики.

Публика хлопала. В перерывах, когда танцующие садились, оркестр осаждали жаждущие исполнения своих любимых мелодий, совали музыкантам деньги и заговорщически шептали: «Домино», «Татьяну», «Албанское танго»…

Ресторан гостиницы «Интурист» был переполнен. На входных дверях давно уже висела табличка «Свободных мест нет», и щупленький, но энергичный швейцар не очень вежливо выталкивал слишком назойливых. В небольшом уютном зале сновали нарядные, миловидные официантки. То там, то здесь слышалась иностранная речь, взрывы смеха. За этими столиками сидели развязные, шумные молодые люди в модных, ярких, очень узких и очень дешевых брюках, пестрых свитерах и пили водку. Когда они поднимали стаканы, можно было безошибочно определить, что сидят здесь кочегары, машинисты и матросы. Руки, большие, рабочие, с желтыми твердыми мозолями, выдавали их профессию.

В порту стояло много иностранных и советских судов, арктическая навигация была в разгаре, и поэтому почти весь зал заполняли моряки. Только в углу сидели летчики полярной авиации, в коротких кожаных курточках, да несколько столиков занимали «командированные», живущие в гостинице. Местные жители в это время года ресторан посещали редко.

За центральным столиком, у четырехгранной колонны, сидели Ирина и Бархатов. Они были в театре, и старпом предложил зайти поужинать. Бархатов был молчалив, не докучал разговорами, никого не осуждал. Единственно о чем жалела Ирина, что рядом с ней сидит Бархатов, а не Карданов. При мысли о Карданове она рассердилась. Ведь в кают-компании за обедом она не без умысла заявила: «Я сегодня иду в театр». Бархатов тотчас же попросил: «Возьмите и меня с собой, Ирина Владимировна». А Карданов промолчал. Мог бы ведь пойти сам. Ну и пусть.

У Бархатова было плохое настроение. Он понимал, что Ирина пошла с ним в театр только потому, что ей больше не с кем было идти. А поманил бы ее капитан, побежала б к нему как собачка. Ничего, капля и камень точит. Он брезгливо ковырял вилкой бифштекс и часто наполнял рюмку коньяком. Старпом быстро пьянел. Перед Ириной стояла бутылка с легким сухим вином, но, несмотря на уговоры Бархатова, она пить не стала. Бархатов сидел надутый.

Ирина уже пожалела, что пришла сюда. Ей хотелось скорее уйти, на судно… Шум, вечерняя ресторанная обстановка не нравились. Разговор не вязался. Наконец Бархатов недовольно отодвинул тарелку:

— Ресторан первого класса называется! Даже куска мяса не умеют как следует приготовить. Убожество. Вот, Ирочка, если бы вы видели… ну, например, гамбургский ресторан «Индра!» Роскошь. Огромный зал, светящееся изображение Будды, под которым играет оркестр, сотня столиков — все соединены между собой телефонами. Обслуживание — высший класс…

— Пойдемте домой, Вадим Евгеньевич, уже поздно, — попросила Ирина.

Старпом сделал вид, что не услышал ее слов, и продолжал разглагольствовать:

— Конечно, много там отрицательных сторон, кто говорит, но… нет, понимаете, этой серости. Блеску больше, жизни. Если имеешь пару гульденов, так получишь за них полное удовольствие. — Старпом наклонился к Ирине, обдал ее спиртным запахом. — Посмотрите, что вокруг делается. Хамство, серость, бюрократизм. Говорим, кричим, в космос лететь собираемся, атомный ледокол построили, а быт наладить не можем. Я не отрицаю: техника важна, но сначала быт, а потом техника…