Неустойчивая каденция - [9]

- Тамара Ивановна твоя мама?

- Нет.

- А кто? Мачеха?

- Просто родственник. Бывший.

- Как это?

- Мать предыдущей жены.

- Ничего не понимаю. А Оля? Твоя дочь?

- Нет... Хотя, ты знаешь, ты натолкнула меня на одну интересную мысль. - Угрюмов вдруг стал серьёзным. - С чего ты взяла, что она моя дочь? Мы похожи?

- А что я должна подумать, раз вы живёте вместе?

- Так мы похожи или нет?

И Тоня, глядя на его лицо, понимала ещё меньше, чем в начале разговора.

- Сегодня ты ужинаешь у нас. Не забыла?

- Может, не надо?

- Ты обещала. Тамара Ивановна печёт пирог с горбушей. Специально для тебя.

- Какое это имеет значение? У меня голова идет кругом!

- Я попытаюсь кружение прекратить.

Она сдалась. Доверилась течению. Пирог был восхитительным, Олька — милой и смешной, Тамара Ивановна — доброй и близкой, как мама, а Угрюмов... Он наполнил её расставание с девственностью блаженством, которого она не знала до сих пор. Касания его губ пробуждали в ней бесконечную истому, и руки его заставляли расслабленно трепетать всё тело.

- Одобряю твой выбор, - похвалила Угрюмова тёща. - Ласковая и чистая девчонка. А что ты хмуришься? Чем недоволен?

- Спросить вас хотел.

- Так не молчи.

- Оля... Она действительно Лёхина дочь?

- Вот ты о чём...

- Ей четыре года. Мы развелись с Ирой пять лет назад. Когда бы он успел?

Тамара Ивановна тяжко вздохнула.

- Она с ним встречаться ещё при тебе начала. Извини. От тебя ведь пользы было... От мешка с картошкой — и то больше.

Угрюмов спрятал лицо в ладонях.

- Да, я понимаю. Но ведь Олька похожа на меня. Разве нет?

- Не знаю. Спроси у неё.

- У кого? - опешил Угрюмов.

- Завтра годовщина Ирочкиной смерти. Мы собираемся с утра на кладбище. Потом поминки. Придут самые близкие. Многих ты знаешь. Тоня, кстати, тоже будет.

- Зачем?

- Я ей сказала, и она сама вызвалась. Помочь по хозяйству и прочее. Ты, надеюсь, тоже не пропустишь на этот раз.

***

Тамара Ивановна положила на холмик цветы. То же самое проделали и многие другие, включая Угрюмова. С портрета, не потревоженного пока временем, на него смотрели знакомые насмешливые глаза. Угрюмова Ирина Анатольевна, 1952 — 1979. Она, значит, фамилию менять не стала. А Олька? Чья фамилия у неё? Странно, что все эти вопросы возникают у него только сейчас.

Лёша собственной персоной в сопровождении новой жены вытирает ладонью мокрое лицо. Тамара Ивановна использует для тех же целей носовой платок. Тоня... Два протяжных следа от свежих слёз застыли на её щеках. Над чем плачет она? Тамара Ивановна берёт её под руку. В другой руке Тони греет свою ладошку растерянная Олька.

Ирина как-то призналась ему:

- Тебя можно любить лишь целиком. А когда начинаешь разбирать на детали, то получается что-то совершенно несимпатичное.

- Что не устраивает в моих глазах?

- Лёд.

- А уши?

- Они служат не для того, чтобы слышать. Это локаторы, предупреждающие тебя об опасности.

- Перейдём ниже?

- И голос твой сварлив, и комплименты твои выглядят как издевка.

- Не представляю, почему ты это терпишь.

- Ради целого. Я же сказала.

- А что там, в целом?

- Мой рыцарь, который отдаст за меня жизнь, не раздумывая. Лишится чести и доброго имени ради меня. Пойдёт на любое преступление.

- Ничего себе картинку ты нарисовала. Что предлагаешь?

- Давай летом съездим на море?

Тамара Ивановна подсуетилась и «по своим каналам» достала путёвку на двоих в Соляное. Там кончалась грунтовая дорога и начиналась солончаковая степь. Они уходили на километры вдоль пустынного берега, купались голышом среди белого дня, трахались, как кролики, утопая в песке.

- А ты бы согласился, если бы можно было отгородиться от всего мира и остаться здесь навсегда?

- На условиях вечной молодости, пожалуй, да.

- То есть старухой я тебе буду не нужна?

- Здесь — нет. Ты представь, как глупо мы будем выглядеть голыми на берегу, без зубов и с целлюлитом. К тому же, у меня, наверное, кончится мужская сила. Оно тебе надо? Нет, уж лучше дома, в кресле-каталке, под присмотром добрых санитаров.

- Ты пошлый материалист.

- Просто захотелось тебя подразнить.

Та поездка стала первой и последней. Дальше они окунулись с головой в выяснения отношений, приведших к разводу. Что хотел он от неё? Зачем и кому это было нужно? И какова его роль в том, что она лежит теперь здесь?

Лёша никого не удивил тем, что надрался на поминках в сопли. Пытался петь и рассказывать анекдоты. Угрюмов решил, что если и стоит набить ему морду, то именно сегодня. Но буян неожиданно успокоился и поник головой, поливая салат слезами.

Вспоминали покойную добрыми словами, листали семейные альбомы. Всё равно скатились к политике, в конце концов. Под тем предлогом, что покойница любила музыку и веселье, завели радиолу.

Ох, мамочка!

На саночках

каталась я весь день...

Вряд ли эта песня была Ире дорога. Или даже следующая:

Деревня моя, деревянная дальняя...

Память об ушедшем человеке — это то, что прокручивается через нас.

Тоня смеялась и грустила вместе со всеми, прижимаясь к Угрюмову и кладя ему голову на плечо. Помогала Тамаре Ивановне убирать грязную посуду и разносить чай. Провожала гостей, кого целуя, кому тепло пожимая руку.

- Ну, ничего теперь не поделаешь, - звучала банальная, затертая до дыр мысль. - Жить-то надо дальше.