Неустойчивая каденция - [6]

Он спорил с преподавателем на предмет диалектики, усомневая теоретические основы марксизма, и в спорах этих зачастую побеждал. Самым пакостным в мужской дружбе он считал слепую преданность и неспособность прощать за предательство. Но исповедовал он не великодушие, а умеренность и сдержанность в отношениях. Широкие колебания плохо влияют на прочность конструкции.

И даже своему криминальному ремеслу он научился самостоятельно, без посторонних подсказок. И стиль имел свой, «фирменный». Он не просто обчищал жертву, но вступал с ней в отношения. Мимолетные, но приятные для обоих. Иногда они выходили за пределы вагона и заканчивались рестораном, бурной ночью, поцелуем на прощанье. Ирина стала первой в длинном ряду этих побед, приведя к затянувшемуся на два года роману, но после развода Угрюмов старался долгосрочных обязательств избегать.

- Девушка, вы уронили кошелёк.

На вид ей лет двадцать. Род занятий — студентка. Вера в доброе и вечное ещё жива в её глазах. Она красива. И одинока. Что является вопиющим противоречием, которое необходимо срочно исправить.

- Вы мороженое любите?

В этом тоже заключается талант: точно определить с первого взгляда, сразу ли в койку или сначала в кабак. Детское кафе — это отдельный нюанс, означающий, что даже предложением ресторана её можно обидеть.

- Меня зовут Пётр.

- У! Так строго!

- Ну, не Петькой же представляться. А ваше имя?

- Тоня.

- Хм.

- Что означает это «хм»?

- Ассоциации. Помните Павку Корчагина? Его первую девушку звали так же.

- Вам нравятся фильмы про революцию? Это не модно.

- Что поделаешь? Отстал от жизни. У нас в экспедиции не было ни телевизора, ни даже радиоприемника.

Тоня заслонила смешинку ладонью.

- Так вы предпочитаете сливочное или крем-брюле?

- Любое, но в шоколаде и с коньяком.

Возможно, он ошибся, отнеся её к разряду недотрог.

Мороженое легло ровно, вопрос оставался только в том, куда двигаться дальше. Невский проспект — это всего лишь нейтральная полоса на границе между отказом и продолжением.

- Ты проводишь меня до общежития?

- Не сомневайся. Но мы разве торопимся?

- Зачётная неделя. Слышал про такую?

- В наше время мы старались всё делать вовремя и не накапливать хвостов.

- Ты такой старый?

- Нет, просто мир перешёл с рыси на галоп.

У дверей общаги Угрюмов не пытался её целовать или проситься в гости. Пусть дозреет. Но руку её многозначительно подержал в своей.

- Встретимся завтра? Или...

- Ой, не знаю, - задумалась она. - Слушай, у меня идея! Ты приходи к нам на репетицию.

- Ты разве в театральном учишься? - Угрюмов кивнул на официальную табличку общежития, из которой следовала, что Тоня скорее физик, чем лирик.

- Это для души. Называется СТЭМ.

- Хорошо. Моя роль — благодарный зритель?

- Тебе понравится. Обещаю. А после...

- Кино?

- Можно и кино.

- Договорились. Куда приходить?

Угрюмов не стал ловить такси, а поехал на автобусе, сознательно удлиняя маршрут — «дома» предаться размышлениям не дадут. Хотя, о чём тут рассуждать? Нужно выбросить её из головы, а взамен найти достойную старушку на неделю-другую.

Тоня, нарисованная его воображением, соглашалась с ним.

***

- Вы к кому?

Старенький вахтёр в стеклянной будочке не поленился выйти наружу и перегородить Угрюмову путь.

- На репетицию.

- Рановато что-то.

- Мне сказали: в три.

- Так перенесли ведь на час позже. Объявление было.

- Не знал. Подождать где можно?

- Да хоть здесь, - предложил вахтёр, но сразу же смягчился. - Хотя, в зале никого сейчас нет. Можете там.

- Спасибо.

- Дорогу знаете?

- Найду.

- По лестнице вверх и направо. Там сами увидите.

Угрюмов толкнул массивную дверь и очутился в кромешной тьме среди запахов погреба. Зажёг спичку и рассмотрел на стене выключатель. Одинокая тусклая лампочка осветила общие очертания помещения, скрывая детали. Где-то там впереди, чуть справа виднелась сцена, а с левой стороны простирался зрительный зал, заканчивающийся рубкой. Угрюмов запрыгнул на сцену и прошёлся к середине, отмечая про себя, что деревянное покрытие являлось источником заноз и, пожалуй, нуждалось в капитальном ремонте.

Пустые ряды кресел безлико смотрели на него. Бархатный занавес багрового цвета, не самой первой свежести, был слегка приоткрыт. За ним скрывался следующий слой мрака. Пришлось снова зажечь спичку. Угрюмов разглядел электрические щитки и направился к ним. Беспорядочно щёлкая выключателями, он отыскал удовлетворительную комбинацию света и тени.

Скудное хозяйство самодеятельного театра состояло из нескольких задников, приводимых в движение вручную. На каждом из них был нарисован какой-нибудь пейзаж, по замыслу на все случаи жизни: идеально красный фон — для официальных торжеств, берёзовая роща — для лирики, нейтрально-голубой — для всего остального. Ещё там была приставная лестница и деревянный куб, обклеенный картоном.

Угрюмов вернулся в зал, сел в кресло во втором ряду, сложив ноги на то, что стояло перед ним, и легко задремал. Его разбудил требовательный голос:

- Молодой человек! Вы здесь по какому поводу?

Крупная женщина с дымящейся «беломориной» нависла над ним — ходячий прототип комиссарши из «Оптимистической трагедии».

- На репетицию, - спросонья ответил правду Угрюмов.