Неумерший - [90]

– У меня дела, – настаивал бродяга.

Чуть позже, когда мы укладывались спать, Суобнос незаметно схватил меня за руку.

– Встретимся завтра у опушки леса, – прошептал он.

– Ты вздумал бродить по лесу в такой мороз?

– Сейчас самое подходящее время, так как в лесу нечего есть, а мороз разжигает аппетит. Это вынуждает диких зверей подбираться к полям и фермам.

– Ты думаешь, что она выйдет из леса, как и все звери?

– Ей же нужно кормить лошадей.

Перед самым рассветом мы проснулись от потока студёного воздуха. Суобнос исчез, не закрыв за собой дверь. Утром, ускользнув из дома, мы рванули сквозь морозный туман к невидимому лесу.

Бродяга ждал неподалёку от деревьев, под которыми Банна обычно оставляла свои подношения. Он перескакивал с ноги на ногу и похлопывал себя руками по бокам.

– Чего так долго! – проговорил он, стуча зубами, когда мы были уже близко. – Хотите, чтобы я насмерть замёрз?

Мы прыснули со смеху, представляя, как он лежит окоченевший и скрюченный, словно старая коряга. Он влепил нам за это пару оплеух, мы пустили в ход кулаки, и вспыхнувшая потасовка немного нас согрела.

Безмолвная опушка превратилась в белоснежный каскад. Между деревьев посреди этого ледяного великолепия петляли тропки цвета чистого бежа. Лёгкий снежок припорошил землю, заморозив пожухлую траву, инеем укутал заросли дикой ежевики и молодую поросль подлеска; посеребрил кроны, превратив лес в хрустальное царство; присыпав бугристую кору, оставил белые штрихи на стволах деревьев. Вся эта бледность изящно перекраивала созданные природой узоры, растворяясь в смутных грёзах млечного тумана, по которому блуждали призрачные лучи солнца.

Пока мы пробирались в глубь этого хрустального чуда, к нам присоединилась молчаливая тень. Обычно Блэдиос в лесу следовал за нами по пятам. То был уже другой зверь – хмурый, с потухшим взглядом, а сквозь красивый зимний мех на боках явственно выступали рёбра. Жестокий голод снедал его. С нами он пробыл недолго. Пробираясь по лесу, мы спугнули стадо косуль, которые умчались от нас, сверкая застывшей на шерсти изморозью. Волк погнался за ними вслед, и мы быстро потеряли его из виду.

Заледенелый лес предстал во всём своём величии, но величии грозном. Холод сковывал движения, но останавливаться нам было нельзя: на промозглом воздухе мы сразу бы окоченели. Нужно было постоянно двигаться, чтобы не попасться в колкие объятия холода, но от спешного шага ветер пробирался сквозь лён и шерсть нашей одежды и яростными иглами впивался в тело. Мы выдыхали клубы пара, которые уносились ввысь, делая туман ещё плотнее. В бороде Суобноса теперь блестели крошечные кусочки льда. Сильный мороз сушил горло не хуже палящего зноя; очень скоро мы стали изнемогать от неистовой жажды. Мы с братом утоляли её, слизывая изморозь с веток и стволов деревьев. От привкуса коры вязало во рту, лёд таял на губах, не принося желаемого облегчения. Под одним красивым хвойным деревом мы задержались чуть подольше, со смехом повисли на его ветвях, стряхивая иней с раскидистых лап. Мы облизали ледяную пыль, пристывшую к плащам, и пожевали пару горьких хвоинок. Суобнос весьма грубо прервал наше веселье, отвесив нам увесистые подзатыльники.

– Вы с ума сошли! Вы с ума сошли! – вскричал он. – Это же не ёлка! Это тис! Ну-ка живо выплюньте всё обратно!

В ответ мы надавали ему тумаков, подтрунивая над его старушечьими причитаниями. Немного погодя Сегиллоса стошнило, бродяга обеспокоенно взглянул на него, но брат только провизжал, что чувствует себя отменно. Я же, взбудораженный этим морозом, во всю прыть носился по поляне, выкрикивая всякий вздор. Мы не помнили себя от восторга! Я отчётливо чувствовал, что это чудное поведение было вызвано вселившейся в меня неведомой силой. А в груди что-то беспрестанно болело.

От безудержного веселья мы с братом уже утомились, когда Суобнос поднёс палец к губам и велел нам замолчать. Он стал к чему-то прислушиваться, но так как мы успокоились не сразу, он не мог понять, откуда идёт звук.

– Что ты такое услышал? – пронзительно проверещал Сегиллос.

– Вас, балаболов. Во всём лесу одних только вас и слышно.

– А разве было что-то ещё?

– Мне почудился цокот копыт, где-то там, в тумане. Шаги показались тяжёлыми, но на мёрзлой почве копыта стучат громче.

– Это она? Она там?

– Да откуда же мне знать! Вы же трещите без умолку!

Последовав его примеру, мы тоже стали вслушиваться. Едва стихли наши громкие крики, как безмолвная зимняя тишина нависла над нами. Лес застыл в ледяном спокойствии. Жуткий холод и промозглая сырость пробирали нас до самого нутра.

– Где-то здесь, – прошептал Суобнос, указывая в том направлении, где стволы деревьев исчезали в пелене бледного тумана. Он двинулся туда, где незадолго до этого слышал звуки, и мы без колебаний последовали за ним.

Мы засеменили по призрачной роще, деревья редели, неуверенно расступаясь, и некоторые стволы были ободраны до заболони. Кое-где на ветвях висели клочки шерсти, содранные с грудины какого-то крупного зверя. Кусты падуба в подлеске яростно топорщили свои тёмные шипы, покрытые ледяной глазурью. В некоторых местах, несмотря на наледь, земля была изрыта большими комьями.