Неуловимый - [15]

— Нет, не читала. А при чем здесь Эдит Пиаф?

— Притом, что каждому своему любовнику она вязала свитер. Это был самый искренний и честный подарок, который она могла им сделать. А, как тебе известно, у Эдит Пиаф было много поклонников. Представляешь, сколько ей приходилось вязать!

— Интересно! — засмеялась Леля.

— Вот я и спрашиваю себя: каким по снегу будет мой свитер?

— Ну и вредина! — воскликнула она и, верная своей странной привычке, приподнявшись на цыпочки, укусила меня за ухо. Я отстранил ее и смущенно оглянулся, Она расхохоталась:

— Не бойся, никого нет. Крысы сидят в своих норах. Как раз в этом у меня не было уверенности, так как я уже успел заметить, что занавеска на окне второго этажа слегка отдернута — вполне достаточно для того, чтобы я почувствовал, что за нами кто-то наблюдает.

Маршрут нашей прогулки был немного странным. Над домом отдыха проходила заброшенная дорога, мы отправились по ней, но метров через триста Леля свернула в лес и, следуя какому-то известному лишь ей направлению, заставила меня взойти на гребень горного хребта, описывавшего дугу над домом отдыха и селом. Лес здесь был мелким и редким: местами хилые дубки, грабы, орешник. Землю покрывал топкий слой снега, неприятно липнувшего к ногам. Там и сям виднелись собранные в кучу сухие ветки, я было направился к одной из куч, но Леля коротко меня одернула:

— Потом!

Мы остановились только тогда, когда вышли на склон прямо над селом.

— Отдохнем! — приказала Леля.

Мы сели на поваленное дерево и выкурили по сигарете, глядя на открывшуюся нашему взору котловину. Далеко внизу виднелся городок е железнодорожным вокзалом. Возле станции пыхтел паровоз, а над городом, поднимались клубы дыма, выбрасываемые в воздух деревообрабатывающим заводом. До городка но прямой было не больше двух километров, но чтобы добраться до него по дороге, требовался час с лишним. Сейчас по извивающейся дороге полз вверх маленький автобус — ежедневная транспортная связь с селем, которой мы тоже иногда пользовались. С того места, где мы сидели, была видна и березовая роща; я нашел ее с трудом из-за белизны снега и сгущавшихся сумерек. Указал на нее Леле. Она кивнула:

— Вижу.

Потом произнесла, не глядя на меня:

— Ты там был, да?

Я оторопел от неожиданности, но признался:

— Да, был.

— И как?

— Что как? — начал я злиться.

— Нашел следы преступника? Тон ее был насмешливым..

— Почему ты думаешь, что непременно должен быть преступник?

— Это ты так думаешь, — произнесла она и поднялась.

— Пошли, а то скоро стемнеет.

И снова мы шли но лесу, но не прямо, а зигзагами, причем Леля все время озиралась по сторонам, то останавливалась, то вновь продолжала путь. Наконец я не выдержал:

— Что ты выслеживаешь, Леля?

— Ничего. Это просто привычка. Мой отец был заядлым охотником и часто брал меня с собой на охоту. В лесу я всегда так хожу. Ищу заячьи следы.

Объяснение ее было весьма наивным, но я промолчал. Когда мы уже подошли к дому отдыха, я напомнил ей:

— А как же дрова для камина? Или ты передумала вязать свитер?

Мы принесли две большущие охапки хвороста, но никто не обратил на это внимания. В камине уже пылал огонь. Фифи восторженно смотрела на пламя, отпуская комплименты Маринкову. Оказалось, что не только мы ходили в лес. Доктор Эйве уже восседал перед шахматной доской и, хотя находился лицом ко мне, даже не взглянул на меня. Напротив него сидел партнер по игре. Я видел его спину, широкие спортивные плечи и гадал, кто же это может быть. В жесте рукой, в наклоне головы мне почудилось нечто знакомое. Я обошел столик, встал с другой его стороны и буквально утратил дар речи.

Соперником доктора Эйве был не кто иной, как капитан Андонов!

4

Я уже собирался воскликнуть: «Здорово, капитан!», но он поднял голову и отчужденно взглянул на меня. Мне был хорошо знаком этот взгляд, так же как и легкое, еле заметное движение бровей: спокойно, ефрейтор, не суетись — мол, я тебя не знаю, и ты меня не знаешь. Доктор Эйве представил нас друг другу.

— Новый отдыхающий, товарищ Марчев, — мой старый партнер Ваньо Тихов. Профессор юриспруденции, вернее, — будущий профессор, но мы верим в молодежь.

Доктор Эйве был в трудном положении, и я, зная возможности капитана, мысленно уже видел его поражение через несколько ходов.

— Не завидую вам, доктор, — произнес я.

— Посмотрим, посмотрим, — беспокойно пробормотал он. — Не пророчь раньше времени, придет и твой черед.

Однако капитан сделал подряд несколько слабых ходов, и партия закончилась вничью. По лицу доктора Эйве разлилась доброжелательная улыбка, победоносно оглянувшись, он проворно извлек из кармана плоскую бутылку с евксиноградской ракией.

— Выпьем за наше знакомство и за будущие успехи! Стаканчики тоже появились из кармана. В первый же день директору с легкостью удалось вырвать у нас обещание не употреблять алкоголь в доме отдыха, но именно в силу этого нарушение стало еще привлекательнее. Как бывает при любом запрете, грех приобрел ореол романтичности. Андонов лишь слегка пригубил ракию, которая, на мой взгляд, куда лучше хваленого виски. Я знал его принцип: не отказывайся, чтобы не обидеть человека, но держи ухо востро — алкоголь противопоказан инспектору уголовного розыска! Это правило, помнится, соблюдал и Эркюль Пуаро, в то время как герой Чандлера непрерывно накачивал себя виски, что, как ни странно, ничуть не отражалось на его работе. Как говорится, нет правил без исключений. Андонов терпеть не мог пьяниц, но считал, что нельзя впадать и в другую крайность. Меня, говорил он, абсолютный трезвенник приводит в смущение. С такими людьми я всегда настороже. Кажется, что они лицемерят, я подозреваю их в эгоизме. Ведь в конце концов все мы люди, все человеки, не так ли?