Неуловимый монитор - [4]
Володя повел меня по кораблю. На нем не было, как на морских кораблях, бесконечных, уходящих вниз трапов. Плоскодонный, он не мог разрастаться в глубину. Все было на одном уровне: каюты, два кубрика, радиорубка, машины. Под ногами плескалась вода. Стоял корабль близко у берега, где, казалось, и «курица вброд перейдет».
Мы зашли в крохотную каютку Гуцайта, и хозяин, усевшись на койку, предоставил мне стул. В маленькой библиотеке Володи были уставы, книги по артиллерии и разведке и, как это ни странно, Майн Рид и Фенимор Купер — его «Следопыт».
— Мы тоже ведь следопыты, — засмеялся-Володя, перехватив мой взгляд.
Мы стали вспоминать всех «пиратов» — товарищей детских игр, родителей, девчонок, с которыми дрались и в которых влюблялись; вспоминали, как вкусны початки, испеченные на костре. Нашу задушевную беседу прервал огромного роста, большерукий матрос.
— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться? — пробасил он, просовывая в каюту добродушное лицо.
— Что тебе, Овидько? — спросил Гуцайт.
— Да вот, гражданин какой-то по низам все шалается. Все гости — по верхам, а он один по низам, — укоризненно пробурчал богатырь.
В коридоре стоял смуглолицый человек в вышитой украинской рубахе, в летних брюках, и сандалиях на босу ногу.
— Я же не знал, что сие не дозволено, — сказал он улыбаясь. — Иду, гляжу себе, как живут у вас в кубриках, а товарищ меня — за плечо. Ручища железная, останутся синяки.
— А чего ж ты отбивался? — возмутился Овидько.
— На «вы», Овидько, на «вы», — поправил матроса Володя.
— Ну, скажи, ну, чего вы тогда отбивались? — переспросил Овидько.
— Да помилуйте! Я — приглашенный. Я — гость…
— А документы при себе? — недоверчиво покосился на гостя Овидько. — Предъявите, — добавил он, встретившись взглядом с Гуцайтом.
Улыбка сползла с лица гостя. Он сказал резко, обращаясь к Володе:
— Попросили бы вы нас оставить вдвоем.
Володя сказал:
— От моего краснофлотца у меня нет секретов. А другой — мой старый товарищ, он — из газеты. Коли что хотите сказать — говорите при них.
— Эх, вы! — воскликнул задержанный. — Поднимаете шум. Работу срываете. Да я же вас… Вас я всех охраняю. Вот!
Он вынул синюю книжку и показал, не выпуская из рук.
— С этого бы и начинали, — сказал Володя. — Командиру докладывали?
— Дело такое, что… сами понимаете…
Он сделал таинственное лицо.
— Рекомендую подняться наверх, — предложил Володя. — Чужих внизу — нет. Все гости — на палубе. Овидько, проводите товарища.
— Есть.
— Благодарю за службу, Овидько.
— Служу Советскому Союзу, — пробасил матрос. Лицо его стало счастливым, как у ребенка, которого похвалили за хорошее поведение.
— Золото парень, — сказал Володя, когда Овидько ушел. — Гляди, рост какой да объем, а когда надо — превращается в бесплотную тень. Добрейшей души богатырь. Письма все пишет. Кому, спрашиваю, зазнобе? «Нет, маме»… Вчера котенка заблудшего за пазухой принес. Молоком отпаивает. Большое дитя… А этот, наш «охранитель», видно, побывал в переделках. Видал, у него мочка уха оторвана, а после — пришита?
— Не заметил.
— Не наблюдателен ты, брат, газетчик. Разведчикам наблюдательность по штату положена. Без нее — пропадем. Ну, рассказывай, как же ты журналистом стал? Я ведь тоже малость пописываю… Думаешь, статейки? Стишки, — засмеялся он, хлопнув меня по колену.
В этот день я познакомился со всеми офицерами корабля. Их было немного. О командире, комиссаре, Гуцайте я уже говорил. Был еще Миша Коган, штурман, керченский комсомолец, с детства, по его словам, пропадавший с рыбаками в море и плававший лучше рыб. Курчавый и загорелый. Называли его в кают-компании «звездочетом». Артиллерийский офицер Анатолий Кузнецов, начальник Володи Гуцайта, красавец, подтянутый, одетый почти щегольски. Он казался старше своих лет. Еще — светлоусый офицер, которого я уже видел в каюте (он что-то писал), инженер-механик Дмитрий Па́влин. Усы у него росли плохо, и он их то и дело подкручивал. И, наконец, краснощекий, «кровь с молоком», фельдшер Кушлак, которого, мне представляя, назвали «нашим уважаемым доктором». Весь этот народ был простой, симпатичный и, по-видимому, дружный. Подавал ужин (гости уже разошлись, и на корабле оставались только свои) Василий Губа, рослый голубоглазый матрос, с густой, отливающей золотом шевелюрой. Вестовой был по совместительству и электриком. На этом маленьком корабле многие совмещали по две — три должности.
Разговоров за ужином было много, всех не упомнишь. Хвалили корабль: Кузнецов — свою артиллерию, Павлин — машины, Коган — навигационные приборы. Мечтали поскорее уйти вниз по Днепру, в лиманы, где можно и пострелять, и проверить ходы и маневренность. Приглашали меня с собой. Я обещал, что пойду — не очень уверенно, правда, — о подобных учениях много ведь не напишешь, разве одну — две заметки. Я спросил: а может ли «Железняков» ходить по морю?
— Не может, — категорически ответил мне Коган.
— А почему?
— Плоскодонный. Его перевернет морская волна.
— Ну, а если мы сильно захотим — сможет, — с хитринкой сказал Алексей Емельянович.
— Даже морские плоскодонные броненосцы береговой обороны перевертывались, терпели аварии, тонули… — напомнил Коган. — «Русалку» помните? Погиб со всем экипажем в Финском заливе.
