Неуловимые мстители - [3]

Дима почувствовал, что у него горят щеки; всему остальному его телу в промозглой студии было зябко до дрожи. Бедная мама!

— Что с тобой, Ушаков? Такая легкая пьеса! Раз-два-три, и поехали. — Анна Глебовна пощелкала своими пухлыми пальцами. — Посмотри, сколько еще у меня таких, как ты!

Ну давай же, взмолился Дима, обращаясь к своему нутру. Шагом марш! Ты же все знаешь, и пальцы твои все знают. Отмаршируем, а мстить будем потом.

— Я готов, — сказал он. Минутная стрелка неторопливо добралась до шестой черточки. Секундной было на все наплевать: она знай себе маршировала по кругу. В неправильном темпе.

— Тишина в студии! — скомандовал из-за мониторов Олег Борисович. Зрители затаили дыхание. — Камера! Мотор! Начали!

Пальцы, голова…

— Извините, а мне надо опять говорить свое имя и возраст и что я буду играть?

— Стоп! Стоп! Не надо тебе ничего говорить. Ты уже прекрасно все сказал, и теперь тебе осталось только сыграть.

Дима кивнул.

— Тишина в студии! Камера! Мотор! Начали! — Дима видел только, как шевелятся режиссерские усы.

Он заиграл снова. Зеленое поле. Солдатики. Золотое солнце в серебряном небе.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата…

Барабанный бой отомщен! Он знает пьесу назубок. Музыкальные следы цепочкой лежат перед ним, и его пальцам надо всего лишь бежать по этим следам под присмотром хорошо разогретого нутра. Нет ничего легче! Он уже проделывал это сотни раз — и дома для своей пугливой матери, и перед Фаиной Григорьевной, пока она подпиливала себе ногти в маленьком белом облачке.

— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та, та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, трататата…

Колени в одинаковых ярко-синих брюках ритмично вскидываются к сияющим на груди орденам. Несмотря на тяжелые сапоги солдаты отбивают шаг ровно и четко. Они маршируют плотным строем, но при этом никогда (в отличие от Диминых пальцев) не спотыкаются друг о дружку. Только вот станут ли солдаты маршировать по полю в орденах? Они же не такие тщеславные, как Генка. Это он хочет, чтобы все считали его героем, при том что сам еще даже не знает, чего бы героического им совершить. Дима тоже не знает. Когда он предложил нападать на курильщиков из числа ребят постарше и конфисковать у них сигареты — мстя таким образом за тех, чья одежда, а то и что-нибудь похуже, испортилась от сигаретных ожогов, — Генка закатил глаза. Может, он просто боится старшеклассников. Вообще-то это Дима придумал создать шайку и назвать ее в честь любимого фильма. И если Генка родился на три месяца раньше и ростом капельку выше, это еще не значит, что его надо автоматически назначить главарем. Хватит думать про Генку!

Прогнав все мысли, Дима растерялся, его нутро забуксовало. Пожалуйста, пожалуйста, только не это!

— Стоп, черт возьми! — завопил режиссер. — Анна Глебовна!

Анна Глебовна уже ковыляла к Диме. Длинная стрелка часов была на полпути к седьмой минуте. Прошли только три минуты. Целых три! Он давным-давно должен был отстреляться.

Учителя и родители стали перешептываться. Он обернулся посмотреть. Его мать сгорбилась и шарила глазами по полу, точно искала, куда бы сбежать. Она и в школьном буфете была такая. Как мышь. Иногда Дима далеко не сразу узнавал ее среди других буфетчиц, которые раздавали им завтрак. А когда узнавал, быстро кивал ей, но не подходил.

Вчера она допоздна гладила его парадный костюм. Брюки на нем были как железные. Воротничок рубашки резал шею. Если бы не желтая бабочка, он мог бы представить себе, что сидит в рыцарских латах. Хотя в латах Неуловимые мстители не были бы такими неуловимыми. Перестань, крикнул он про себя. Хватит, хватит, хватит! Заковать бы в латы свои мысли! Бедная мама…

Фаина Григорьевна сидела с каменным лицом. Она была лучшей учительницей во всей Магаданской области — нет, на всем северо-востоке, и ее боялись все, включая других учителей по фортепиано. Учителям не по фортепиано бояться не имело смысла, потому что все другие инструменты она просто не считала за настоящие. Теперь она его выгонит, подумал Дима. Мать расплачется, но он сам будет лучше спать по ночам. Правда, не сразу. А мать и так без конца плачет.

Анна Глебовна грохнула кулаком по поднятой крышке рояля, черному лакированному парусу. Диме отчаянно хотелось на всех парусах вырваться из этой могилы в ясный весенний день.

— Да соберись же ты, Ушаков! Будь я твоей учительницей… — Анна Глебовна посмотрела в глубину комнаты. — Ах да, наша уважаемая Фаина Григорьевна, конечно, здесь! Не позорь ее, Ушаков. У нее осталось не так много воспитанников, на которых она может возлагать надежды, — добавила она приторно-сладким голосом.

Халтурщица, халтурщица!

Раньше у него никогда не было трудностей с этим маршем. Он упражнялся так усердно, что иногда ему чудилось, как солдатики маршируют по его зубам, вдоль позвоночника и по ушным каналам. Он мог сыграть эту пьесу с закрытыми глазами или в темноте, в чем и убеждался много раз, когда отключали электричество. Мог сыграть ее с середины. Мог простучать ритм. Мог напеть ее, хотя никогда этого не делал. Пение — это для девчонок, а не для Мстителей. Мог сыграть левой рукой партию для правой, и наоборот.