Неугомонные бездельники - [43]

Я качнул головой.

— Не пойдет. Какая в нем усталость — он же еще котенок?.. Ему еще сто лет до усталости!

— Жаль, но других имен нет. — Борька опустил котенка в одну из тюремных клеток на шахматах, и тюрьма рассыпалась. — Но есть другие идеи.

Я понял, что он не зря пришел, сдвинул с доски все и, собирая фигуры, спросил:

— Какие?

— Ты видел, какие уже ранетки у тети Зины?

— Видел. А ты видел новый высокий забор с колючей проволокой наверху?

— Разве дело в заборе?

— А в чем?

— В приказе!

— Да?.. Тогда приказываю тебе сегодня же нарвать ранеток, рядовой Чупрыгин!

— Почему мне? «Союзу Четырех!..» Это будет наша военная операция! А то мымры исчезли, бить некого, так хоть на ранетках душу отведем.

Борька был прав. Я тоже над этим думал. Мы слишком увлеклись общими делами. Правда, эти общие дела были и наши, но все же хотелось чего-то чисто своего, для чего и создавался наш «Союз Четырех».

— Правильно, Боб, надо, — сказал я. — Прикажу! Только — молчок!.. Без двадцати три. Айда на сбор. Ты что к концерту готовишь? Сейчас ведь Нинка спросит.

— Да мы со Славкой одну штучку придумали, не знаю только, успеем ли.

— А то вызови кого-нибудь на сцену, например, тетю Шуру-парикмахершу, и нарисуй. Линейку возьми побольше — у тети Шуры физиономия шире Славкиной.

Борька присвистнул:

— Отстал ты. Я уже без линейки рисую.

Нинка была на крыше. Она сидела на какой-то тряпке, подобрав ноги, с книгой и тетрадкой на коленях и нараспев говорила, записывая за собой:

— Ну, хоть кто-нибудь протяните мне руку, лапу или крыло, и я того озолочу! Скорей, люди, звери, птицы! Спасите меня!.. Но куда вы уходите, улетаете, уползаете?.. Я же умираю, несчастные вы твари!.. А, мальчишки, привет! Сейчас… Так, я же умираю. Что он еще может сказать?..

Я подсел к ней, заглянул в тетрадку и спросил:

— Ты что делаешь?

— Пьесу пишу.

— То есть как, пьесу пишешь? — не понял я.

— А то есть так: смотрю в книгу, читаю, где что делается, и пишу… Мы будем ставить «Кощея Бессмертного». В сказке мало разговора, а на сцене нужно все время говорить. Хочешь не хочешь, писать надо.

Я вскинул брови, а Борька спросил:

— Прозой пишешь?

— Конечно. Для стихов надо особый талант, а у меня его нету, и вообще… — медленно проговорила Нинка, просматривая написанное.

Борька подмигнул мне и сказал:

— А такие стихи тебе не подойдут:

Разлилась река

Во все стороны,

Зырят свысока

Злые вороны.

Нинка задумалась.

— Могут подойти. В сцене со щукой, когда Иван-царевич подходит к реке.

— Вставляй.

— А чьи стихи?

— Вовкины.

Нинка быстро обернулась ко мне и сделала огромные глаза:

— Правда, Вовк?

— Правда.

— Ужас, что делается! Тогда на, составляй пьесу! — И она хлопнула мне на колени и книгу, и тетрадь.

— Да ты что! — испугался я. — У меня тройка по сочинению! Я в прозе — ни бум-бум!

— Пиши стихами.

— Нет-нет, это я случайно.

— Врет, у него много стихов, — ввернул Борька.

— Где много? Десять строчек за месяц. Нет-нет! — я замотал головой и, сунув Нинке тетради и книгу, перемахнул от нее за конек.

Нинка вздохнула:

— Ну, ладно, давай тогда вместе писать, а то у меня ума не хватает. Вот, например, такое место. Кощей в сказке умирает обязательно, когда Иван-царевич отламывает у иголки конец, а я хочу, чтобы необязательно, а чтобы мог остаться живым, если кто-нибудь его пожалеет. Понимаешь?.. Но его никто не жалеет, и он умирает. Так будет, по-моему, драматичнее, а?.. Я уже прикинула, но чувствую — слабо, — и она закусила карандаш.

Полуслыша и полупонимая, я смотрел против солнца на ее опушенное, как вербный бутон, лицо и удивлялся.

— Значит, и «Царевну-лягушку» ты написала? — спросил Борька, растягиваясь у Нинкиных ног.

— Я.

— А ты говоришь — таланта нет. Талант!

— Нет. Я это не люблю — писать, я люблю ставить. Так что, мальчишки, помогайте.

Тут задрожала лестница, и через пять минут, спустившись ниже, к тополям, «Союз Чести» сидел передо мной в полном составе, даже Томка не опоздала.

Я начал:

— Мы собирались, чтобы наметить, как провести операцию «Концерт».

— Почему операцию? — спросила Нинка. — Просто концерт.

— У нас не принято «просто», — ответил я. — У нас только операции.

— Ничего подобного! — упрямее возразила Нинка. — Проводите на здоровье свои операции «Огурцы», «Подсолнухи» и что угодно, а концерт — это концерт, а не операция.

— Ну, тогда сама командуй, — сказал я.

— Итак, мое слово.

Она объявила, что в первом отделении пойдет пьеса «Кощей Бессмертный», которая является расширенным вариантом «Царевны-лягушки», но в которой теперь будут участвовать все восемь человек, Томка ойкнула и заверещала, чтобы ее не трогали, что она застыдится, перепутает слова и все испортит и что она лучше займется нарядами. Вот дура! Нинка сердито уставилась на нее, потом что-то яростно вычеркнула в своей тетрадке, но тут же задумалась и, мотнув головой, крикнула, что нет, нельзя больше сокращать действующих лиц, что она и так уже сократила Юркино, а две роли одному — жирно будет, хватит, надо, в конце концов, сделать настоящий спектакль, так что Томке придется играть. Томка, глуша нытье, уткнулась в колени, а Нинка стала распределять героев. Мне она дала Ивана-царевича, но велела подстричься, а то, сказала, с такими космами не царевичей играть, а медведей, но медведь у нас уже есть — и показала на Славку. Мы грохнули. В общем, все получили роли и перешли ко второму отделению. Каждый нашел себе номер. Моя ходьба на руках превратилась в «гимнастический этюд», а Славка с Борькой взялись подготовить номер с двухпудовой гирей.