Неугодная жертва - [5]

– Я, ваше преосвященство, отродясь не лгал.

– Верю, – сказал владыка. – Однако ложь во спасение не грех.

Он пошел вдоль стен, заставленных киотами.

– Печатные иконы я вообще за иконы не признаю, – говорил он, пробегая глазами по стенам.

– Тут и писаные, – робко возразил Неделин.

– Суздальская, да палехская, да мастерская богохалтура, – сказал епископ сердито.

Он шел вдоль стен, окидывая быстрым пренебрежительным взглядом многочисленных богородиц, Георгиев победоносцев, воскрешенных лазарей, иоаннов крестителей, тайные вечери, снятия со креста, сретения, христов во гробе, архангелов Михаилов, благовещения, вознесения, положения во гроб.

И вдруг остановился.

Взгляд его был устремлен на небольшую икону – явление трех ангелов патриарху Аврааму.

– Снимите-ка оклад, – сказал епископ повелительно.

Когда с иконы сняли грубый штампованный оклад, она засияла нежными красками. Даже воздух вокруг как будто заполнился голубыми и золотыми отблесками.

В отличие от знаменитой рублевской «Троицы» здесь были изображены не только божественные гости патриарха, но и он сам, и жена его Сарра. Оба они, вопреки традиционной иконографии, были представлены молодыми. В них-то, а не в ангелов, древний художник вложил всю мощь своего гения. В облике этой молодой пары было столько земного, что они своим величием обыденности затмевали бесхарактерную красивость этого расчлененного натрое и рассевшегося вокруг стола бога.

Алая одежда Авраама и синяя Сарры сливались в радостное зрелище. Я смотрел на икону и видел не библейских прародителей, а современных молодых влюбленных. И всюду просвечивало золото, как в яркий солнечный день.

Было ясно, что безвестный художник не столько думал о том, чтобы изобразить сошествие к Аврааму бога, единого в трех ипостасях, сколько просто хотел заразить людей наполнявшей его радостью существования. Не явлением троицы были заняты Авраам и Сарра, не на эту божественную абстракцию были устремлены их взоры, а друг на друга.

И подобно тому, как монголы изображают Будду монголом, а эфиопы Христа эфиопом, так этот древний богомаз придал ветхозаветным иудеям типично русские черты. Лица юных патриархов были не привычно иконописными, удлиненными, торжественно страдальческими, а из тех, что я встречал здесь чуть ли не на каждом шагу, круглощекими, светловолосыми, с робостью и удалью в голубых глазах.

Епископ повернул икону и внимательно всматривался в ее изнанку.

– Иконная доска не ольховая? – спросил брат Павел.

– Доска-то кипарисовая, – отвечал преосвященный. – Я полагал, что тут запись о молении. Нет, не сохранилась. Да оно и так видно, – не позже пятнадцатого века.

– Верно, новгородская? Смотрите, в фоне прозелень.

– Что ты! – возмутился епископ. – Новгородский стиль – мужицкий. Новгородские колориты вопят. А эта…

Он отнес руку с иконой и нежно сказал, любуясь ею издали:

– Дымом писано. Прелесть!

– Так, может, – монашек понизил голос, – может, Рублев?

Епископ молчал. Потом сказал задумчиво:

– Рублев не Рублев, а сопостник его Даниил Черный – весьма допустимо. Или – Иван Сподоба. А впрочем… Отнеси-ка, брат Павел, образ в машину.

Монашек бережно взял икону и вышел из храма. А епископ снова пошел вдоль стен, слегка покачивая бедрами.

Первым оправился от удивления балалаечник:

– Чисто сработано! А, батюшка?

– Негоже иерею слушать подобные речи, – сказал отец Федор и, подобрав слишком длинную рясу, поспешил к выходу.

Косички смешно прыгали на его затылке. В дверях он столкнулся с возвращавшимся монашком.

– Язычок у тебя, Захарыч, – сказал повар, вздохнув.

Лицо его, всегда лоснящееся радостью, погрустнело.

– Вот только, – сказал он нерешительно, – в инвентаре она у нас, должно быть, значится, а, Исай?

– Спишем на епархию, – отозвался Неделин упавшим голосом.

Епископ, дойдя до конца стены, отогнул рукав и посмотрел на часы. Лицо его озабоченно нахмурилось, и он поискал глазами брата Павла.

Тот, сразу поняв, засеменил к трем друзьям.

– Владыка располагает уезжать, – объявил он.

Повар всполошился:

– Так надо же его преосвященству прощальную спеть. Слышь, Захарыч, собирай свою команду.

– Ну, это к чему… – поморщился монашек. – Владыка и так верит в ваши благочестивые чувства.

Наступило молчание. Брат Павел выжидательно смотрел на них. Наконец, видимо потеряв терпение, сказал:

– За архиерейскую службу можно, конечно, перевести и по безналичному. Но предпочтительней наличными.

Члены двадцатки оторопело переглянулись.

Неделин несмело сказал:

– Мы полагали, духовенство нынче на твердых зарплатах.

– Зарплата зарплатой, – сказал брат Павел рассудительно. – А есть еще и правила христианского благоповедения. Это я с вами, конечно, келейно. И не подобает древнему храму вашему уклоняться от обычаев благочестия. Да и паства у вас не бедная.

Повар дернул Неделина за рукав.

– Ладно уж, Исай. Не язычники мы. От людей не отстанем. Надо так надо. Вы нам только, брат Павел, подскажите насчет суммы. А мы уж…

– Ну уж это, как положено, – сказал монашек. – Тысяча.

– То есть старыми деньгами? – осведомился Неделин.

– Кто же нынче старыми считает? – сказал монашек, уже несколько скучая.

Снова наступило молчание.