Неугасимые зарницы - [42]

— И степь, — сказал Тернюк.

— Ну, может быть, и степь, — тепло усмехнулась женщина. — Я понимаю: каждому свое дороже всего. Так и должно быть. Не зря и в песне поется, что родина берет начало от материнского голоса, от родного порога, от друзей детства, какой-нибудь елки или березы... И всю жизнь эти первые признаки остаются незаменимыми. Так и должно быть. Ведь если бы человек не прирастал сердцем к той земле, где он родился, опустело бы, наверно, полсвета, а на другой половине топтались бы друг по другу от тесноты...

В Болехове несколько пассажиров вышло. Тернюку и агроному нашлось место, и теперь они, не наклоняясь к окнам, могли любоваться приближающимися горами.

— Откровенно говоря, мне, как агроному, степь тоже нравится — есть где развернуться, — связывая оборванную нить разговора, раздумчиво сказала женщина. — А сердце рвется к родным горам. И к здешним людям... Вы только не подумайте обо мне дурно, не осудите меня. Вам тоже, вот увидите, придутся по душе наши горы и здешние люди. Конечно, несколько по-иному, нежели мне, здесь рожденной. Ведь как поется в песне:

Да не тот гуцул, гуцул, что погуцулился,

А только тот гуцул, гуцул, что в горах родился.

Не слышали такой спиваночки?

— Этой не слышал.

— Да их все не услышишь: у нас их — как потоков в горах.

Женщина прислонилась лбом к стеклу и надолго умолкла. Думала, наверно, о чем-то давнем и печальном. Может, вспомнила, как когда-то совсем маленькой покидала горы, прощалась с ними, а они лепетали-плакали своими потоками...

Тернюк не докучал соседке разговорами. Молча смотрел в окно на горы.

По обе стороны дороги все чаще встречались перелески, все стремительней бурлили под мостиками ручьи и речушки.

Автобус начал взбираться на крутой подъем к Вышкивскому перевалу. Вскоре должно было показаться австрийское — еще с времен первой мировой войны — кладбище, с каменными, вросшими в землю крестами, рядом — старый покрашенный известью бункер. Это на самом перевале, вправо от дороги. Потом пойдет спуск — до Торуня. А им необходимо выйти немного раньше, не доезжая до Торуня километра два-три, около какой-то опустевшей усадьбы, перед «карантинным» шлагбаумом. Отсюда, влево от дороги, и нужно искать тропинку к Синевирскому озеру. Так их проинструктировали.

Роман Иордан, увидев кладбище, подошел к водителю:

— Нам бы выйти перед Торунем. Там, где года два назад был какой-то «карантинный» шлагбаум. Знаете, где это?

— Знаю, — утвердительно кивнул водитель. — Там действительно два года назад останавливали ящура. Я здесь езжу десятый год и каждую холеру здесь знаю.

— Так высадите нас там?

— Обязательно. Если уж подобрал, то должен и высадить.

III

Они вышли из автобуса, столпились на обочине дороги.

Вокруг неподвижными волнами громоздились горы. Пахло разомлевшими травами. Где-то неподалеку вызванивал ручеек. Трещали кузнечики.

Касьяну Марковичу никуда не хотелось идти отсюда. Разбить бы где-нибудь здесь палатку и хотя бы передневать. Ведь они уже в горах!

Но Роман Иордан считал, что им следует пройти до опустевшей одинокой усадьбы на пологом склоне и уж там сделать кратковременный привал. Может быть, кому-нибудь нужно переобуться или поудобнее приладить лямки рюкзака. Там они еще раз сориентируются по карте, куда им идти, и тогда уже «пусть легким покажется путь», как говорил Прокоп Шуляк.

Впереди шли Роман с Олексой и вели неторопливую беседу: сколько у них банок консервов, какие концентраты, как долго можно обойтись без пополнения запасов продовольствия, сожалели, что мало захватили кофе, ведь в горах его не достанешь.

Вскоре Олекса и Роман вырвались далеко вперед. Люся и Валя старались не отставать от них. Касьян Маркович не спеша шел один. Его обступила горная тишина. Он шел и блаженно улыбался. Если ему чего-то и не хватало сейчас, так это присутствия жены. Четверть века они всюду были вместе, всегда вместе. А вот теперь он испытывал не изведанное до сих пор счастье один... «Зато Марина утешается внуком. Она же давно мечтала о таком удовольствии», — начал он оправдываться мысленно перед женой.

До усадьбы, стоявшей за долиной на покатом пригорке, оказалось не так уж и близко. Прошло добрых полчаса, пока они добрались до нее.

Ограда из жердей, крыши на постройках, стекла в небольших окнах — все было целым, невредимым. Рядом весело журчал ручей. И все-таки от усадьбы веяло запустением. Двор зарос травой. Где же хозяева? Почему и куда они ушли с этого, наверно, не одним поколением обжитого места?..

— Привал! — скомандовал Иордан.

— Ну, как шагается? — спросил Олекса подошедшего отца.

— Чудесно.

— Ничто не давит?

— Ничто и никто, — усмехнулся Касьян Маркович.

Иордан присел на рюкзак, стал рассматривать туристскую карту.

— Приглашаю на совещание, — сказал он Касьяну Марковичу.

— Полностью полагаюсь на вас. Я лучше посмотрю покинутое жилище.

Тернюк обошел вокруг хаты. Никаких признаков, что здесь бывают люди. Откуда-то сверху доносился перезвон тронки. Где-то на лесной поляне паслись овцы. А здесь — тишина, запустение. Хотел было заглянуть сквозь потемневшее окно внутрь, но передумал. Ему вдруг показалось, что за ним кто-то следит. Кто же здесь может быть? Просто с детства его приучили, что заглядывать в чужие окна — нехорошо. И эта наука не забылась. А еще маленьким он верил, что в каждой хате есть домовой. Это такой никогда никем не виденный старичок, который всему дает порядок и все в доме стережет. Бабушка всегда говорила о домовом с уважением и немного со страхом. И это не забылось...