Неучтенный фактор - [41]

Петр Семенович неожиданно прервал свой полуофициальный рассказ и заговорил иным, более доверительным тоном.

– Признаться, я с детства люблю природу. Часто ходил с друзьями в лес, прислушивался к нему, разговаривал с деревьями. Я очень люблю дикую тайгу, хотя вырос возле шикарного заказника…

Последние слова он произнес как-то раздельно, со значением.

Гавриил Гаврильевич замер и непроницаемым взглядом уставился на него. К его удивлению, Петр не отвел глаз.

– Нас было трое, – сказал он просто.

Сатыров опустил голову. Тихо подкралась знакомая боль в груди. Она всегда приходила при любом упоминании о ружьях, охоте и уж тем более – о самом событии. О той трагедии, перевернувшей всю его жизнь. Морщась, он налил себе еще водки. И что-то подсказало Гавриилу Гаврильевичу – этому человеку можно доверять.

– Я видел двоих, и тебя среди них не было, – со вздохом ответил он. Память на лица, события и произнесенные слова у него была феноменальная. – Смешные ребята, один все время толкал другого под локоть. Наверное, к тебе спешил…

– Да, я остался в нашем шалашике. Не тащиться же втроем… К тому же, я хотел подправить шалаш, чтобы зимой он выдержал толстый слой снега, и не развалился. Я так всегда делал осенью. Но в тот же день пошел сильный дождь…

Сатыров помнил тот страшный ливень. Каким должен быть шалаш, чтобы его выдержать?

– Он выдержал ливень? – вслух спросил он.

– Нет, – ответил Петр. – Его разнесло ветром.

– А ребята? – спросил Гавриил Гаврильевич.

– Ванька через полтора года в Афгане погиб. Он учебу в то лето бросил, его в армию забрали.

– Ванька – это который? – с сочувственным интересом уточнил Сатыров.

– Который толкался – улыбнулся Петр.

«А, который зажигалку забыл отдать», – подумал Гавриил Гаврильевич. Как ни странно, он помнил и об этом. Хотя прошло столько лет… Светловолосый, симпатичный парень в белой футболке, со счастливым видом закуривающий «Мальборо» в предгрозовом лесу, предстал перед его внутренним взором. Очень скромный, вежливый, хотя чертики в глазах так и пляшут. Сразу видно, из хорошей семьи ребенок. Он кивнул.

– Второй?

– Про Пашку, Байбала, тоже ничего хорошего сказать не могу. Спился он, умер от печени. Сидел за драку. Вечно лез на рожон… У него родители рано умерли, тоже пили сильно.

Помнится, этот Павел был сильно тощим. Может, оттого казался таким высоким. Упрямый лоб, дерзкий взгляд блестящих черных глаз из-под темной челки… Сатырову вспомнилась его нескладная фигура, ошеломленно поедающая один за другим бутерброды с черной икрой. Он вздохнул. Помолчали.

– В то лето в деревне мы втроем оставались из нашего класса. Имею в виду, из парней. В 19 лет ведь все в армии… Павлика из-за недобора веса не взяли, Ваня учился. Потом Иван… вот… а Павел оказался в тюрьме.

– А ты? – Гавриил Гаврильевич не заметил, как перешел к собеседнику на «ты».

– К счастью, у меня порок сердца, – поправив очки на бледном лице, ответил Петр.—Поступил на учебу – правда, с третьей попытки… Женился. Защитился. Живу в Туймаде.

Сатыров молча изучал своего собеседника. Петр учтиво смотрел в сторону.

– Что ты хочешь узнать? – с некоторым усилием выговорил наконец Гавриил Гаврильевич.

– Ничего, – был ответ. – Я все знаю.

Сатыров нахмурился. Он недолюбливал людей такого типа.

– Ваня забыл отдать зажигалку, – продолжал Петр. – Он побежал за вами, и увидел, как Пахомов падал в воду. Вернее, услышал. И услышал, как тот угрожал вам. Вот и все. Мы все втроем знали это, но никому не говорили. Боялись. Так получилось, что теперь я остался один. Вы должны знать, что мы знаем… В общем-то, видел только Иван… Хотя какое это имеет значение…

– Имеет, – вздохнул Гавриил Гаврильевич. – Я застрелил Степу.

Петр вскочил. Сатыров не ожидал такой резкой реакции и тоже вскочил.

– Неправда! – почти крикнул Петр. – Это ложь!

– Я. Убил. Его. Нечаянно. – раздельно произнес Гавриил Гаврильевич, стремительно уносясь в прошлое и одновременно мучимый видениями будущего…

* * *

Нет, он не обомлел, не растерялся, как показалось Даниилу, и что было бы более чем естественно. Гавриил, увидев падающего Степана, сразу понял, что рана смертельная, поэтому в первые секунды не бросился к нему. Он стоял прямо и смотрел на приезжего. Мразь тоже глядела на него. Гавриил, выслушав его дурацкую речь, задрожал и заскрипел зубами. Он мог бы взглядом пригвоздить кикимору к дереву. Болотное чудовище, мерзость! Он мог бы… Гавриил почувствовал, как все его существо до краев наполняется яростью. Черное облако брезгливого недоумения, начавшее нависать над ним с того момента, как он в первый раз увидел приезжего, все последние часы постепенно овладевало им, пока не накрыло полностью, превратившись в ужасающую по своей силе ненависть, почти в его второе «я», подчинив себе его свободную волю. Откуда ему было знать, что приезжий не изрыгает угрозы, а дает инструкции для выживания… Гадость, кажется, хотела коснуться его плеча. Гавриил отбежал подальше – он не ручался за себя, испугался, что натворит глупостей. Он отбросил дымящееся ружье, упал в воду рядом со Степаном и взял его голову в свои ладони. Он был мертв. «Это игра такая», – горько подумал Гавриил. Много лет назад он вступил в глупую игру, согласившись с ее правилами.