Нет времени [заметки]
1
Латинское gestus «положение, поза, жест» восходит к той же основе (архаическому глаголу gero), что и gestae «подвиги, деяния».
2
Например, в своих ранних комментариях к Гессе он умудрился перепутать «инь» и «ян». (См. Г. Гессе, «Игра в бисер», М., 1969. С. 539). В дальнейшем такие квипрокво в его трудах попадались постоянно, особенно когда речь шла о вопросах, Аверинцеву лично неинтересных.
3
Сейчас Лещенко и Тухманов рассказывают, что «партийные чиновники» песню, оказывается, «запрещали» и «не пускали в народ». Особенно сильно они обличают зловредность принимавшей песню комиссии, не пожелавшей «понять и принять» песню. Однако заведующий редакцией музыкальных программ Всесоюзного радио Чермен Касаев почему-то полюбил творение Тухманова так крепко, что взялся «с огромным риском для карьеры» раскручивать песню. Согласно распространяемой им самим версии, он устраивал исполнение песни в Колонном Зале Кремля, применяя маленькую кавказскую хитрость: во время исполнения ДП отключал радиотрансляцию, забивая эфир «заготовочками». Так «День Победы» покорял членов Политбюро в режиме советского андеграунда. Впоследствии была успешно проведена «официальная презентация» песни (о чём будет сказано ниже). Чтобы освежить в читательской памяти исходную ситуацию, напомню: в советское время — как и сейчас — музыка вообще и эстрада в частности была одним из самых вкусных бизнесов (и к тому же вполне легальным). За контроль над ним отчаянно конкурировали еврейская и кавказская мафии. Действовали они — помимо прочего — руками партийных чиновников «из русских» (то есть вырусившихся в «партейные»). Чинуши, впрочем, и сами терпеть не могли оба клана, одинаково жорких и ухватистых, но сделать с ними ничего не могли: евреи плотно держали классическую музыку и «виртуозку», а также «высокую» эстраду, кавказцы активно захапывали эстраду «снизу». Успех «Дня Победы», таким образом, можно рассматривать как успешный прорыв «кавказцев» к вожделенной высокой эстраде — а именно к бешеным (по советским меркам) гонорарам, выступать «в самом Кремле» и даже к свободе самовыражения (то есть к возможности время от времени дерзить начальству). Дабы прочувствовать, как это было на практике, приведу характерную цитату из статьи Вадима Соловьева о Чермене Касаеве, опубликованной в «Независимом военном обозрении» от 26 апреля 2002.
…недобрую службу сыграл его свободолюбивый характер. Однажды он парировал высокомерное замечание Сергея Лапина, председателя Государственного комитета по радиовещанию и телевидению СССР (1970–1985 годы), позволившего себе сказать Чермену, что не годится к начальнику в кабинет являться в джинсах. Кавказская кровь вскипела, ответ прозвучал, как выстрел: «Мои джинсы «Вранглер» стоят больше, чем ваш костюм».
С другой стороны, известно, что за каждое 9 мая Тухманов получал отчислений за исполнение «на три автомобиля».
4
Как высказался по этому поводу один мой знакомый, разбирающийся в музыке поболее моего, это называется «фанфарный хорус, сменяющийся на непонятную размазню с намёком на вопросительную интонацию». Члены комиссии — той самой, зловредной — говорили про «ритмический рисунок фокстрота» и недопустимость синкоп «в песне на патриотическую тему». Не буду даже делать вид, что я хоть что-то в этом понимаю. Впрочем, для наших целей не столь важно, «как оно сделано», а впечатление, о котором я уже сказал.
5
О тыловом бизнесе типа «хлебушек на золотишко» во время войны мало кто говорит и уж тем более пишет. Между тем, его объём был велик, а вопиющая неэквивалентность обмена создавала огромные возможности для обогащения. Принимали в этом горячее участие многие, начиная от профессионалов, насобачившихся на мародёрке во времена Гражанской и кончая местным «колхозным декханством» (например, узбеками и корейцами в Ташкенте). Но по большей части этим занимались евреи, «граждане всемирной Одессы». Послевоенный подъём многих еврейских семейств был связан с тем твёрдым экономическим фундаментом, который заложили их родители во время войны (а также и блокады: немалое количество бесценных сокровищ перекочевало из одних питерских домов в другие в обмен на еду).
6
Манифест советского пацифизма — печально известная песня «Хотят ли русские войны», написанная Евтушенко (!) на музыку Колмановского (который и «Алёшу» сделал). Фактически, это была неофициальная капитуляция пацифистского «совка» перед милитаристским Западом. Интересно, что это была единственная широко распространённая советская песня, где речь шла от имени русских как народа: «не хотели войны» не «советские», а именно «русские». Это было связано с довольно смешной причиной: первая строчка представляла собой псевдоперевод с условно-западного языка: на Западе «советских» обычно называли «русскими», а фраза «хотят ли русские войны» — калька с западных газетных штампов. Такой хитрой контрабандой слово «русские» попало в «песню для русских» (назвать это «русской песней» не поворачивается язык).
7
Я имею в виду героя гайдаевских комедий, построенных на столкновениях карикатурного «очкастого интеллигента» с социальной и/или национальной архаикой, из которых он обычно выходит победителем. Эти фильмы имеют поколенческий смысл: новая генерация советских людей нуждалась в самоутверждении — в условиях, когда создание нового героического мифа было невозможно по идеологическим причинам, а старые (мифы Революции и Войны) стали неотчуждаемой собственностью старших. Отсюда и потребность в осмеянии и унижении «отцов», которую Гайдай и удовлетворил, получив за это свою толику славы. Чтобы было понятно, приведу два примера. В популярной в те годы миниатюре про «пятнадцать суток» очкастый Шурик порет — по голому заду, прутом — комического алкоголика и тунеядца «Федю», который его третировал (точнее, пытался третировать) на протяжении всего фильма. Формально — это обычный «Том и Джерри», только сыгранный живыми актёрами. Но, в отличие от американского «картона», здесь очень важен возраст персонажей. «Федя» годится «Шурику» в отцы. Более того, если учесть время действия, «Федя» не мог не воевать. «Шурик» сечёт по голой заднице фронтовика. Аналогичную процедуру ритуального осмеяния Гайдай попытался произвести и над национальной архаикой. Я имею в виду «Кавказскую пленницу», где Шурик стреляет солью в жопу не просто «плохому человеку, нарушителю социалистической законности», а адату, традиционным горским обычаям. Тогда это казалось смешным. Но не сейчас, когда сыны Кавказа плотно уселись на русскую шею, а всяческий дикарский «адат-шариат» и прочие «законы гор» стали настоящими законами не только на Кавказе, но и в Москве.
8
Причём не простой, а статусной: именно в Алма-Ату отправляли советскую творческую интеллигенцию: особых производств там не было, зато писалась музыка, рисовались картины и снимались фильмы; туда эвакуировали «Мосфильм» и «Ленфильм», так что во время войны 80 % советского кино снималось в этом благословенном краю (включая такие хиты, как «Иван Грозный»). Так что тема «мартеновских печей» в алма-атинском контексте приобретала интересное дополнительное измерение.
9
Впрочем, Францию он любил в основном как предмет изучения.
10
Элиас довольно широко использует фрейдовский аппарат, например, говорит о «супер-эго», регулирующем аффекты, но никогда не заходит в его использовании слишком далеко.
11
О чём свидетельствует само слово «это» в значении «всё, связанное с сексуальной проблематикой».
12
Современные системы власти можно определить не как «власть многих» (или, тем паче, «большинства»), а как «власть никого», «власть того, что меньше единицы», власть анонимных сил (поскольку и «рынок», и «государственный аппарат» — это именно анонимные силы).
13
Но не давать им понять, что ты это заметил. Одно из самых странных, на первый взгляд, правил вежливости — это требование, согласно которому следует игнорировать проявления чужой невежливости, но вести им счёт и подвергать остракизму или иным наказаниям преступающих правила приличия. Зато это становится понятным, если воспринимать вежливость как гипертрофированную осторожность.
14
Не случайно первые «знаки» в привычном нам смысле этого слова тесно связаны с гадательными практиками. Это, впрочем, выходит далеко за пределы нашей темы.
15
Одним из первых эту оппозицию обозначил Кант, который в 1784 году писал, что идея нравственности принадлежит культуре, манеры же и внешние приличия обозначает «всего лишь» цивилизацию. То был укол именно в эту точку.
16
Логически, но не обязательно — фактически. Шпенглер, помещающий «цивилизацию» после «культуры», как стадию упадка-после-расцвета, тоже не противоречит немецким представлениям о предмете: события во времени могут (и даже должны) идти «в иной последовательности». Хайдеггер, говоря, что «последнее по времени является изначальным», даже несколько упрощает картину.
17
Воспоминание по ходу. Маркс в ответ на вопрос «кто должен чистить сапоги при социализме?» ответил вопрошавшему — «а вот вы и будете чистить!». Подразумевалось, что при социализме сапоги чистить не будет никто, за неимением в том нужды. Коммунизм мыслился им как «чистая культура», где всего грубого и неотёсанного просто не существует. Поэтому, кстати, там не может быть и «грубых потребностей».
18
Третьим видом должны были бы быть мелкие хищники. В книге Юрия Слёзкина «Еврейский век» (в русском переводе: «Эра Меркурия: евреи в современном мире») евреи описываются именно втаких тонах (особенно интересны рассуждения о чистоплотности, осторожности и мобильности евреев. Зато европейцев автор описывает именно как «быдло», пытающееся выделаться в «евреи», но не дотягивающее до столь лестного образца. С нашей же точки зрения, европейцы, модернизируясь, вовсе не подражали мелким пронырам: они стали именно что большими кошками (интересен в этой связи сугубо европейский образ льва, «аристократа животного мира» и единственного стайного кошачьего), оставив социальным хорькам и куницам мелкую добычу и объедки. Другое дело, что в двадцатом веке именно мелочь одержала стратегическую победу, за общим измельчанием добычи.
19
В архаическом обществе толстый человек однозначно воспринимался как «хозяин» — только представители высших социальных слоёв могли позволить себе объедаться. Худой человек воспринимался как бедный или больной. (В русском языке слово «поправиться» до сих пор используется в двойном значении — «выздороветь» и «потолстеть»).
20
Справедливости ради отметим, что примерно то же самое произошло и с рядом других «цивилизовавшихся» народов — например, с японцами. Интересно, однако, что этот совсем не европейский этнос прекрасно вписался в «глобальный мир», созданный белыми.
21
Однако ж российские кадеты, тоже духовно возросшие на французских книжках, отнеслись к программе Льва Николаевича сугубо практически, переписав её в известном «Выборгском манифесте»: налоги не платить, рекрутов не давать.
22
Насчёт «веков» он, конечно, сильно ошибся: не прошло и ста лет, как социология обзавелась всеми признаками настоящего, серьёзного знания — прежде всего, зубодробительным жаргоном. Вряд ли наш бедный профессор понял бы фразу наподобие «коммуникативные средства в целях общей ориентации развивают символически генерализированные коды» (как изящно выразился Никлас Луман в одном из своих сочинений, написанном специально «для широкой публики»).
23
В Средние Века детей не считали чем-то принципиально отличающимся от взрослых — лишь делали скидку на их слабость и неопытность. В частности, детей одевали в платье, отличавшееся от взрослого только размерами, свободно использовали как рабочую силу и т. п. Ребёнок как «особое существо» был «открыт» новой научной педагогикой — и утверждён в массовом сознании в этом новом качестве весьма поздно.
24
Разумеется, сюда же относится австралийский (тасманийский, новозеландский) опыт.
25
Вопреки нынешним представлениям об этом предмете, расизм — не немецкое, а английское изобретение, попавшее в Германию в качестве «культурного импорта из более развитой страны», примерно так же, как марксизм и либерализм в Россию. При этом, разумеется, трансляция была неполной, точнее неполноценной: заимствовалось только «положительное содержание», без той системы ограничений и умолчаний, которые и делали соответствующие теории интересными и продуктивными.
26
В этом отношении нацисты оказались ближе скорее к к «американскому стилю». Их действия времён второй мировой войны можно рассматривать как перенос в Европу методов и практик, некогда отработанных на дикарях — что, собственно, и произвело такое травмирующее впечатление на европейское сознание.
27
Всё это не имеет никакого отношения к проблемам «гуманности». Французские «дети» подвергались не менее, а то и более жестокому обращению, нежели английские «туземные зверьки». Речь идёт именно о моделях отношений.
28
Достаточно очевидно, что киплинговские «джунгли» — это, собственно, «туземный мир», точнее — индийский. Медведь Балу, например, типичный «брамин», учащий «Закону». Интересно, что в этом мире присутствует даже такой персонаж, как выучившийся европейским наукам туземный интеллигент: это Багира, набравшаяся своей мудрости в зверинце королевского дворца в Удайпуре. Киплинг не подозревал, что через исторически непродолжительное время Багира по имени Индира Ганди, внимательно изучив знания и повадки белых людей в Оксфордском университете, станет премьер-министром независимой Индии.
29
Разумеется, «дарвиновский человек» тоже нашёл своё литературное воплощение. Им стал Тарзан — герой знаменитого сериала Эдгара Райса Берроуза, фанатичного дарвиниста («Происхождения видов» было его настольной книгой). Забавно отметить, что берроузовский Тарзан, учась человеческой речи, в силу ряда случайностей научается читать английский текст по-французски. Собственно, «английским текстом, прочитанном по-французски», можно считать и дарвинизм как таковой.
30
Вспоминается известный анекдот про «нового русского», попавшего на фуршет и жадно обжирающегося на халяву. Рядом стоит англичанин и жуёт оливку. На вопрос «нового русского» о том, почему он не ест — ведь всё бесплатно! — англичанин отвечает «я ем только тогда, когда голоден». «Новый русский» реагирует адекватно: «Ну ты прям как животное!» С точки зрения сравнительной антропологии это удивительно точное замечание.
31
Впрочем, Летурно признаёт, что «в чисто животной жизни низших рас потребность в опьянении является признаком известного прогресса».
32
В России это учение опять же восприняли, что называется, в лоБ.А.К. Толстой язвил по этому поводу:
33
Кстати, о последнем. В то же самое время, когда во Франции выходила «Социология» Летурно, Оскар Уайльд, в ту пору заключённый Редингской тюрьмы, писал длинное письмо своему бывшему любовнику лорду Альфдеру Дугласу, отношения с которым и стали причиной осуждения Уайльда. Характрно, что главным (а по сути, единственным) обвинением, которое он адресовал своему «милому Бози», было полнейшее отсутствие воображения. Из чего прямо следует, что «Бози» был, видимо, человеком вполне цивилизованным, несмотря на известные склонности.
34
Разумеется, это тоже объясняется «биологически»: «… нервные клеточки, функционирующие в качестве воспринимающих аппаратов, сохраняют следы воспринятых молекулярных колебаний… отпечатки, начертавшиеся с незапамятных времён в нервных клеточках, возбуждают нравственные страдания и упрёки совести».
35
Во всём объёме этого понятия, включая и целительство и палаческое искусство: Бэкон говорил о «истязании природы», у которой следует «вырвать» её тайны.
36
Это, собственно, содержание ницшевского «О пользе и вреде истории для жизни» — сочинения, которое наш автор, несомненно, изучал весьма внимательно: Данто — автор книги «Ницше как философ» (перевод см.: Идея-Пресс, 2001).
37
Такую же природу имеет любая «символическая система», в частности естественный язык. Язык — это горсть обломков, черепков, система подвижных руин. В этом смысле выражение «язык руин» — тавтология: только руины и следы и могут что-то «значить» — именно потому, что они перестали «быть» тем, что они теперь «означают». Впрочем, «настоящие» знаки никогда не были тем, что они значат — они рождены мёртвыми, и существуют как «следы и образы прошлого», которого они никогда не имели.
38
Кстати сказать, так называемая «тоталитарность» какой-либо общественной системы есть просто-напросто следствие застревания этой системы в прошлом. Прошлое, как известно, неизменяемо. Тот, кто живёт в прошлом, «ничего не может изменить», и переживает это как скованность и связанность по рукам и ногам. «Ничего нельзя сделать». Отсюда и «тоталитаризм» как «железная клетка, в которой ничего никогда не изменится вовеки веков».
39
Тут имеет смысл вспомнить чаадаевскую теорию времени, имплицитно присутствующую в «Философических письмах». Россия находится не просто «вне истории», а вне «течения времён», то есть её попросту нет и не было (в дальнейшем автор «Апологии сумасшедшего» понял это «не было» как «ещё не было»). Впрочем, и большая часть видимо сущего — не есть. Подлинно существует только точка абсолютного настоящего — Римский Папа, уделяющий от своего бытия Вселенской Церкви, и через неё — Европе как дню мира. Остальной же мир всего лишь «был»; Индия или Китай — всего лишь «живые пирамиды», знаки давно прошедшего, изучать их — дело историков и археологов. Надо сказать, что Чаадаев здесь гениально угадал магистральную линию позднейшего «востоковедения» и ещё более поздней «антропологии» — эти науки изучают вполне настоящих «туземцев и дикарей» именно как живое прошлое.
40
А. Данто. Аналитическая философия истории. М.: Идея-Пресс, 2002. С. 104.
41
Цит. соч. С. 94 и сл.
42
В отличие, например, от французских фрагментов в прозе Толстого, которые сейчас переводятся отдельно.
43
Если кто не знает. «Куры» в данном случае не имеют отношения к домашней птице, зато имеют прямое отношение к латинскому cura — забота, попечение, покровительство. «Его превосходительство любил домашних птиц и брал под покровительство хорошеньких девиц». Говоря современным языком, «строить куры» означает «предлагаться девке в качестве папика».
44
То, что речь идёт именно об этом, доказывает ссылка на Овидия. «Наука любви» — довольно скучное по нынешним временам сочинение, посвящённое вопросам «завоевания женщины». В конце даётся несколько практических рекомендаций из области камасутры (в ту пору общеизвестных, как о том напоминал в «Скорбных элегиях» сам Овидий, изгнанный Августом из Рима за «безнравственное сочинение»).
45
Проницательный читатель спросит: а всё ли в порядке с ятями? Смотрите сами, если есть время.
46
Если пойти дальше, то можно договориться до того, что Онегин — это хайдеггеровский das Man, но не будем волю воображению слишком много воли.
47
Я думаю, что самый знаменитый псевдоним господина В.И. Ульянова был образован именно из фамилий Онегина и Ленского: Лен(ский)+(Онег)ин. О виртуальности самого Ленина, чья настоящая жизнь началась после смерти, я рассуждать не буду: тут уже слишком напачкано.
48
Сначала — «самобытной отечественной мысли» (и именно за «туманности»): «Жить в самостоятельной богословско-философской традиции… означает нечто иное, нежели вечно и недовольно мельтешить в чужом доме, таща у его хозяев, ругая их — и таким образом согревая русской душевностью холодную западную жизнь». Потом — её обычным ругателям: «… крайнее западничество, желающее без долгих дум «присоединиться к передовой культуре»… впадает в первобытную иллюзию. Взгляд западника — взгляд дикаря, для которого история — склад готовых вещей». «О старом и новом», с. 58–59.
49
Отдельное удовольствие — смотреть, как автор разделывается с псевдорешениями типа «русская философия суть труды всех русских философов». Это побивается банальным фактом: до сих пор не существует согласия даже в вопросе о времени появления на свет русской философии. Кто, собственно, начал? Соловьёв? Чаадаев? Масоны? Кирилл-философ? «Суждения учёных, — ехидно констатирует автор — расходятся в датировке явления — казалось бы, не очень доисторического — на тысячелетие»… Забегая вперёд, заметим, что в рамках развиваемой автором «энергийной онтологии» вопрос имеет очень простое решение: многие тексты, написанные до начала философского творчества (скажем, какое-нибудь многожды поминаемое «Слово о Законе и Благодати»), не были философскими, но впоследствии были прочитаны как философские тексты, и стали (или могут стать) таковыми. В этом, впрочем, нет ничего нового: таков же был статус творений античных «мудрецов», которые стали «философами» только для читателей Аристотеля.
50
«После перерыва» — название известного труда того же автора, где указанная позиция и была заявлена со всей возможной определённостью.
51
Хотя даже это не может отменить «своеобразия» русской философии — и, шире, русской культуры вообще. Лейбниц писал: «В уме нет ничего врождённого, кроме самого ума«. Таким же образом, в России может не быть ничего «своего», кроме самой России. Этого вполне достаточно, чтобы быть спокойными за свою «самобытность».
52
Сергей Хоружий. О старом и новом. СПб.: Алетейя, 2000. С. 141–168.
53
Цит. соч. С. 169–182.
54
Здесь кстати пригождается разрешение на методологический импорт: Хайдеггер — не худший кандидат на роль дантовского Вергилия, пусть даже дорога в патристический рай ему заказана.
55
Здесь автор не чурается рискованных аналогий. Вот, например: «Необходимое условие зачатия — половое возбуждение, охваченность либидо, то есть соединение всех энергий особи с энергией (генетического) кода… На биологическом уровне генетический код есть Бог, либидо — Божественная энергия или благодать, и половая возбуждённость в своём пике — синергия, соединение энергий Бога и человека». (Цит. соч. С. 286). Автор явно погорячился — сперму можно добыть массажем простаты (болезненная и противная процедура) и осеменить ею женщину искусственно, без всякого либидо. Но картинка красивая, да.
56
Соответственно и философия оказывается «знанием о трансцензусе», то есть парадоксальной попыткой сделать доступным для человеческой культуры (национальной или мировой) принципиально несообщаемый «опыт сверхчеловеческого». Это касается не только «православия»: для автора книги всякая философия опирается на транс-антропологический, за-человеческий опыт, при всём его различии у древних греков, византийских монахов или, скажем, даосов. «Эпистрофе» неоплатоников, «экстаз» всех мистических традиций… «теозис» патристики и «метанойя» аскетики, «искорка» Майстера Экхарта, «метаморфоза» Гёте… — всё это суть аватары трансцендирования… Трансцендирование остаётся сегодня — как и оставалось всегда — топосом, открытой проблемой и узлом проблем». (Цит. соч. С. 333).
57
Имеется в виду вышедший примерно в то же самое время роман Б. Акунина «Пелагея и красный петух».
58
Имеется в виду известная скандальная история с Биллом Клинтоном: первая, а не вторая.
59
Отношение роста к длине ноги. Трохантерный индекс используется в сексологии: существует связь между половой конституцией человека и этим отношением.
60
Чем-то похожим — только в планетарном масштабе — занимаются американские «неоконы» — бывшие троцкисты, использующие отработанные механизмы дестабилизации режимов и производства революций для утверждления имперской воли Вашингтона. Противоположным по смыслу явлением является российская ЛДПР, партия Жириновского: здесь «силовая» имперская риторика используется в похабном и циничном карнавале для осмеяния и осквернения именно тех идеалов, для утверждения которых она когда-то создавалась. По сути, именно «Жирик» является образцовым политиком девяностых, семантической тенью Ельцина.
61
Имеются в виду романы Харуки Мураками и роман Д. Брауна «Код Да Винчи»
62
См. рецензию на эту книжку в данном сборнике («Проклятая свинья жизни»).
63
Впрочем, см. в этом же сборнике: «Об одном архаическом культе».
64
Перу Секацкого принадлежит несколько эссе о «братве» как о перспективных носителях новой силы и новой воли. Впоследствии — когда бандюков отодвинули в сторону менты и чиновники, перехватившие их технологии — философ разочаровался как в этих текстах, так и в их героях.
65
Тут нужно иметь в виду одну тонкость, отчасти оправдывающую автора — не как писателя, а как человека. Дело в том, что Наль Лазаревич Подольский, в отличие от всех прочих «петербугрских фундаменталистов» — советский писатель: он родился в 1935 году, а писать начал в семидесятые, в самиздате (за повесть 1979 года «Кошачья история» получил литературную парижскую «премию им. В. Даля»), имел неприятности с КГБ и т. п. Неудивительно, что человек с таким бекграундом, но при всём том опасающийся отстать от времени и «устареть не начавшись» — отнёсся к «современным компьютерным технологиям» и всякой «виртуальности» куда серьёзнее, чем онон того заслуживает. Что и привело к очень банальной ошибке: декорации полезли на место героев и убили сюжет.
66
Да, мне уже сказали, что это плоская шутка. В оправдание могу только признаться, что никак не мог запомнить дурацкое название этого сочинения. И не я один: кажется, все мои знакомые в разговорах об этой книге морщили лбы: «ну, как его… ДПН… НДП… и что-то такое в конце». Поскольку Пелевин всё-таки умеет расставлять слова в предложениях правильным способом, я не могу расценить такую бяку-закаляку на обложке иначе как сознательное издевательство над читателем. И отвечаю ему тем же.
67
Рецензия писалась в то горячее время, когда и в самом деле «все читали». «Все» в данном контексте — это московские офисные работники. Мне можно простить это выражение только потому, что текст предназначался журналу, изготовляемого специально для офисного планктона и ещё для тех, кто мечтает им стать.
68
Если кто не догадался: ещё одна книжка, которую «все читали» (см. предыдущее примечание).
69
Кстати говоря, в соответствующей эзотерической традиции этот объект называется Жадо — сообщаю это для тех, кого интересует «тайное имя Богини» из «Generation П».
70
Все цитаты из статьи Успенского («Мифологический аспект русской экспрессивной терминологии») даны по изданию: Успенский Б.А., Избранные труды, М., 1994, Т. 2 с указанием страницы.
71
Я имею в виду не только пресловутый словарь Плуцера-Сарно и прочие явления такого рода. Увы, сейчас и в самом деле трудно найти автора, который не отстрелялся бы по —.
72
Успенский Б.А., Избранные труды, М., 1994, Т. 2. С. 110, прим. 3.
73
Цит. соч. С. 110, прим. 2.
74
См. в частности: Амусин И. Д. Рукописи Мёртвого Моря, М, 1961. Там же упоминается об оскверняющем действии имени Божьего.
75
Ср., напр., Штайнзальц А., Роза о тринадцати лепестках, М., 1990 или любое другое популярное издание по иудаизму.
76
Например, при встрече с нечистой силой: Успенский Б.А., Избранные труды, М., 1994, Т. 2. С. 62.
77
Вплоть до отождествления значения основного матерного глагола с проклятием в чешском языке. Цит. соч., С. 64.
78
См., напр. Лосев А.Ф., Античная мифология в её историческом развитии, М., 1957, особенно С. 114–121
79
Интересной темой является рассмотрение атрибутов Гермеса, особенно его посоха-кадуцея с его явно фаллической символикой и функциями орудия психопомпа, то есть водителя душ. Согласно представлениям о перевоплощениях, душа входит в тело вместе с семенем, то есть действительно следует за «посохом»—фаллом.
80
О последней паре значений см. Ерофеева Н. Н., Образы еды в античной драматургии… в сборнике: Образ-смысл в античной культуре, М., 1990.
81
Успенский Б.А., Избранные труды, М., 1994, Т. 2. С. 98.
82
Со времени написания этой статьи, разумеется, нашлось много желающих покопаться в этих вопросах.
83
Замечание на полях: основная «метафора препятствия» в западноевропейском и русском языковом мышлении. В любых языковых системах существует образ-понятие, выражающее идею «плохого» как «задерживающего», то есть препятствия на пути к цели. Это препятствие в западноевропейском мышлении понимается обычно как стенка: то есть жёсткое образование, которое необходимо «пробить» или «сломать». Наиболее чётко это проявляется в основном слове-понятии problem в американском его варианте. I have problem как выражение абсолютно любой жизненной или другой трудности или неудачи (при дополнительном фрейдистском толковании «проблемы» как «комплекса», то есть чего-то сросшегося, что необходимо «разобрать» и тем самым «освободиться») является чем-то чрезвычайно характерным и очень тесно связанным с западным понятием свободы как отсутствия такого рода ограничений. В русском языке «препятствие» — это скорее обрыв или пропасть, а не стена, отсутствие пути, а не присутствие мешающего на пути. Характерно арготическое облом — в смысле п—здец. Архаичность этого слова-метафоры можно отследить по дуальному к нему арготизму «обломиться» в переходном значении: «обломилось (что-то) «является указанием на неожиданную удачу или прибыток. Такое переворачивание значения является характерным признаком архаического мышления.
84
Видимо, его живым бросали в кипящий котёл — см. Успенский Б.А., Избранные труды, М., 1994, Т. 2. С. 108–109. Но применялись и другие формы умерщвления, в частности удавление (повешение) и заклание — см. там же, а так же С. 104–107.
85
Гачев Г., Русский Эрос, М., 1994.
86
Успенский Б.А., Избранные труды, М., 1994, Т. 2 С. 109.
87
На это обратил внимание Успенский: Цит. соч. С. 120 прим. 45.
88
Об этом см. Лосев А.Ф., Проблема символа и реалистическое искусство, М., 1976, С. 315. Сейчас, впрочем, появилась целая литература на тему происхождения советской символики.
89
Там же, С. 313–314
90
См., напр., Г.О.М. «Энциклопедия оккультизма», — или любое аналогичное издание на эту тему.
91
После появления книги Брауна про «Код Да Винчи» всё это стало тривиальным, разумеется. Примечание 2006 года.
92
Подробнее об этом см.: Колесов В.В., Язык города. М., 1991.
93
Для тех, кто дочитал до этого места. Статья была написана в 1996 году, то есть задолго до появления романа В. Пелевина «Generation П», где соответствующее учение было использовано в литературных целях. Я не знаю, читал ли Пелевин эту статью (мог: она ходила по рукам в виде файла на дискетке), — но, скорее всего, читал, иначе подобное совпадение объяснить было бы сложно, если только не вдаваться в очень чёрную мистику.
94
Здесь просматривается связка Чаадаев — Гамлет. При этом он одержим гамлетовским комплексом: ненавистью к матери (Родине) за пособничество в убийстве отца (разумеется, Бога-Папы, которого Россия, по его мнению, предала). Чаадаевское «Философическое письмо» по жанру — не философский трактат, но и не пасквиль, а проклятие. Проклятие, добавим, сбывшееся: думаю, в 1991 году тень Чаадаева, хохоча, летала над Белым Домом, радуясь уничтожению «внеисторического курьёза».
95
То есть сделать то, что выражается в немецком aufheben: Гегель пользовал это удобное слово, рассуждая о «снятии противоречий», в каковом снятии они «сохраняются как моменты». На русский соответствующее понятие следовало бы перевести не как «снятие», а как «оставление», с сохранением той же двусмысленности.
96
Которое с самого начала определило себя именно как тайну, уму смертному не постижимую. Запад хранит эту тайну, которая и является волшебным залогом его «успешности» (ср. сочинения Макса Вебера, которого Чаадаев, как это водится у русских, предвосхитил).
97
Из уважения (типа уважения) к Стюарту Хоуму и его роману рецензент использовал в своём тексте образы, характерные для высмеиваемой им литературы. Я также заранее прошу прощения у читателя за недостаточное использование скатологических метафор. Например, роман Стюарта Хоума не был назван «отстойным говнищем», с чего всякий уважающий себя контркультурный арт-критик наверняка бы и начал свой анализ. К сожалению, я недостаточно свободно владею подобной терминологией. Извините.
98
Например, выставленная 30 сентября 1999 года в Нью-Йорке, в Бруклинском Музее Современного Искусства картина «Дева Мария» английского художника Криса О'Фили. Богородица изображена чернокожей, в фольклорном стиле, вокруг её изображения — вырезанные в виде крылышек голые попки, а к её плечу прилеплен крашеный шарик окаменевшего слоновьего навоза.
99
Чтобы оценить масштаб «авангардности» — один фактик: в 1993 году он написал пьесу для струнного квартета и четырех вертолетов и лично дирижировал её исполнением.
100
Например, уже упомянутая выставка в Бруклинском Музее (та, где Богоматерь с навозом) привела к тому, что тогдашний мэр Нью-Йорка Джулиани подал на музей в суд за оскорбление религиозных чувств нью-йоркских католиков.
101
Не нужно, конечно, думать, что контркультура занимается только мелким хулиганством, нарушением общественных приличий, оскорблением религиозных чувств и так далее. Наоборот, это самая банальная её часть. Чтобы не ходить далеко за примерами: на той же выставке экспонировалась работа Марка Куина, которая называется «Я сам». Это скульптурный автопортрет (точнее, голова), заключённая в ящик-рефрижератор. Сделана она из замороженной крови самого автора, что как бы оправдывает название. Заметим, что никакие внешние приличия здесь не нарушены — и тем не менее это типичная контркульура, поскольку существование подобного произведения искусства задевает нас на очень глубоком уровне — буквально на уровне отношения к своему телу, «плоти и крови». Если бы автор отлил свою голову, скажем, из замороженной мочи, это было бы, может, и более «оскорбительно» с точки зрения тех самых приличий, но банально и неинтересно.
102
Тут есть тонкость. В некоторых случаях пошлость может и сработать, — но с неприемлемыми побочными эффектами. Ржавой пилой можно ведь, в конце концов, распилить дерево, но распилить его плохо, криво. Перестоявшее или протухшее можно, в конце концов, съесть и даже им насытиться, — но в желудке будет скверно, блевотно. Над пошлой шуткой можно и поржать, — но на душе останется какое-то гадкое чувство. Такая пошлость — это как тухлятина или палёная водка: употребимо, но «потом будет худо».
103
Отдельная тема — это связь пошлости и сексуальной проблематики, «пошлый намёк» как «намёк на потрахаться». Тут опять та же связка: пошлое — это «неработающее, а потому смешное и противное». В области флирта всё это проявляется более резко, чем где бы то ни было, из-за жёсткой дихотомии: если что-то не работает, то оно кажется противным (а не просто «безразличным»). Неудачная попытка соблазнения идёт неудачнику не в нуль, а в очень большой минус — особенно если использовались «тупые средства». Иногда мужчина может просто подмигнуть барышне и она «пойдёт с ним», да. Однако если уж это не сработало, попытка «подмигнуть» вызывает реакцию типа «фи, какой мерзкий пошляк». Ср.: «бабочка-крылышками-бяк-бяк-бяк-бяк» в известном фильме. Существует также особый вид пошлости, прямо связанный с сексуальностью: пошлость демонстративная и оскорбительная (или, как вариант, нарочито смешная), когда устаревший приём демонстрируется сознательно. (Классический пример — известное обращение анекдотического поручика Ржевского к даме: «Мадам, разрешите Вам впендюрить!» Здесь «пошлость» — не в слове «впендюрить», а именно в церемонном «мадам, разрешите»). На такой случай в русском языке есть специальное слово «похабщина». Интересно его происхождение от русско-церковнославянского «хабить» — «намеренно портить».
104
«Массы», по определению, это те слои населения, чей уровень (прежде всего культурный, но не только) искусственно и целенаправленно опускается. Это именно определение, дефиниция — тут к Ортеге-и-Гессету не ходи. Напротив того, именно правящие, «верхи» (причём только в господствующих странах), сохранили в себе нечто естественное и «натуральное». Более того, чем дальше заходит прогресс, тем больше главной привилегией «верхов» становится именно «естественность», «натуральность» — начиная с потребления естественных продуктов («лорды не едят маргарина») и кончая естественностью поведения («большие боссы — слабо дрессированные хищники»). В неплохом советском фантастическом фильме «Бегство мистера Мак-Кинли» это было изображено так: на верхушке самого высокого в городе небоскрёба стоит пентхауз, где живёт некий миллиардер. К нему пристроен хлев и курятник — миллиардер питается свежим козьим молоком и не менее свежими яичками. Каждое утро он выходит — вместе с козой — на крышу и поднимает над ней самодельный флаг. «Маленькое натуральное хозяйство», разумеется, находится именно что на крыше небоскрёба, а козу, может быть, кормят особыми травами, привозимыми самолётом из Индонезии, но это дела не меняет.
105
Такие «тексты» современной российской массовой культуры, как, скажем, песенка «Зайка моя», глюкозное «ду, ду-ду» или чудовищно инфернальные «уси-пуси» просто не могут возникнуть естественным путём. Это именно что «генетически модифицированные продукты», предназначенные именно для «работы по людям».
106
В высшей степени предсказуемо и логично, что понятие пошлости возникло в русской культуре, в которой имеются серьёзные проблемы с обновлением основных фондов — как материальных, так и символических, так что приходится пользоваться вусмерть амортизированными вещами, словами и понятиями. Нехватка нового кое-как восполняется импортом, каковой, впрочем, в силу своей неорганичности сам производит корявое (то есть пошлое) впечатление. С другой стороны, в подобной культуре должно особо цениться всё классическое, — то есть неизнашиваемое или требующее минимальных усилий по поддержанию себя в порядке. Классическая русская литература, например, «поддерживается на ходу» — не без усилий, но всё-таки. «Снова поставили Чехова» — и ладушки. Это не значит, что русская культура не способна к модернизации. Напротив, свой золотой фонд она сколотила именно на великих модернизациях. Просто это бывает редко, увы. Интересно отметить, что периоды бурной материальной модернизации сопровождались такой же бурной духовной активностью и наоборот. Экономический рост начала XX века жёстко коррелирован с Серебряным Веком, а сталинская индустриализация — с подъёмом советской культуры. И наоборот, экономический коллапс 90-х годов привёл к полнейшему, абсолютнейшему творческому бесплодию, на фоне которого воссияли «пелевин-и-сорокин», эксплуатирующие советский культурный фонд ровно так же, как ЮКОС — советскую нефтегазовую инфраструктуру. Неудивительно: если в стране не возникают новые производства, то и новые книги не пишутся. Из этого вывод: в случае русской националистической революции начнётся не только экономический, но и культурный подъём, на фоне которого вся нынешняя культурная элита (пошлая до скрежета зубовного) унасекомится до невидимости под микроскопом. Что она «чует пузом» — и поэтому «будет всегда на стороне олигархов». Потому что «фигурять» они могут исключительно на фоне разрушающейся страны, когда «всё идёт в утиль». Их пир — только во время чумы.
107
Что не мешает «работать с темой». Один из немногих сколько-нибудь известных на Западе российских контркультурщиков, Олег Кулик, трахался «под плёночку» с собаками и лошадьми — художественного эффекта для.
108
Например, существуют деятели контемпорари-арта, «работающие» с собственным телом — например, что-нибудь отрезающие или приживляющие, наносящие себе особые увечья и так далее. «Это уже не шутки». Любопытно, однако, что эти практики, вначале чисто художественные, довольно скоро — по описанной выше модели — «пошли вниз». То есть какое-то количество модничающих идиотов начали проделывать это в массовом порядке. Называется это сейчас body modification и занимаются этим довольно много людей. Например, сейчас (на 2005 год) в западном мире проживает около 2 тысяч людей с разрезанным надвое языком. Они образуют сообщество, претендующее на некую элитарность. Простейшие же штучки из этой области — тот же пирсинг — вообще стал популярным молодёжным увлечением.
109
Вернёмся всё к той же картине Мадонны с шариком говна на плече. Автор (англичанин нигерийского происхождения) объяснял дело так, что слоновий навоз может быть вполне почитаемым в некоторых обществах. На обычаи родины он, правда, благоразумно не ссылался (хотя Мадонну изобразил именно чёрной): это была сознательная симуляция «изображения, сделанного дикарями» и в силу якобы случайных факторов отвратительная для «образованных белых». То есть — симуляция конфликта культур (одна из которых была вымышленной, придуманной художником). Напротив того, в случае с террористической атакой на Нью-Йорк конфликт культур был абсолютно реальным и попытка представить его как «художественный акт» вызывала бурю гнева.
110
Мораль — это вопрос масштаба. То, что кажется «хорошим» или «плохим» вблизи, с точки зрения чуть более отдалённой является всего лишь «интересным» или «неинтересным», а sub specie aeternitatis всё вообще однохренственно в равной мере.
111
Впрочем, некоторые остатки былого противостояния «пролетариата» и «буржуазии» всё же сохраняются. Как правило, в киберпанковских произведениях «дно» хакерского мира — это знатоки «железа», то есть «материи», ищущие «низкоуровневые» дырки в защите. Напротив, их (условные) противники — это владельцы данных и «высокоуровневого» софта.
112
Для историка философии это очень знакомая картина. По сути дела, это картина мира, принятая в Санкхья-Йоге, где Сеть играет роль Пракрити. Уместны тут и и гностические параллели, на которых я сейчас останавливаться не буду.
113
Вообще говоря, история XX века определяется в наибольшей степени именно появлением СМИ, а не чем-либо иным. XX век — это прежде всего век радио и телевидения, а уж потом — век «Бомбы» или «Космоса». (Например, радио сделало возможным социализм и фашизм, а телевидение создало «общество потребления»). Надо сказать, что нынешние СМИ — это явление, по сути дела, переходное (от «печати» к «киберпространству»), а потому и XX век, скорее всего, войдёт в историю как уникальное время.
114
Те же интонации — в предисловии к русскоязычному изданию, где Забужко всласть оттопталась по «собачьей мове»: как она «не понимает» русского языка и насколько он ей чужд.
115
На роль такового последовательно предлагается целый ряд исторических событий, заканчивающийся обычно «голодомором» (согласно националистической мифологии, специально подстроенным «большевиствующими» москалями).
116
Оборотной стороной идеи «страдательного прошлого» Украины является проект её активной, то есть агрессивной, будущности. Соответственно Украина примеривает на себя роль «условной России» (разумеется, не реальной страны, а «проклятой Москалии» украинского «страдательного мифа»). Украина мыслится как «сильная держава», способная на насилие и принуждение, — прежде всего, разумеется, по отношению к своим бывшим обидчикам. Напротив, соседним странам (и прежде всего России) предлагается роль «бывшей Украины» — то есть доминируемого, завоёвываемого региона, в конечном итоге ассимилируемого и украинизируемого. Украинская мечта в таком виде выглядит как зеркально перевёрнутая «украинская беда». Обычно эти идеи развиваются в виде более или менее бредовых экспансионистских проектов, направленных прежде всего на север. В частности, очень популярными являются идеи распада/расчленения России, с последующей делёжкой бывшей российской территории между заинтересованными державами. Впрочем, эта тематика уже выходит за рамки статьи.
117
Про ту же Забужку ходит забавная байка — как она встречалась в Иосифом Бродским. По легенде, нагловатая хохлушка отловила Бродского на каком-то западном литературном мероприятии и сама представилась, особо напирая на то, что она «важная украинская персона». Старый Бродский поднял тонкую бровь и с барской ленцой осведомился — «Украина? Это где?»
118
Статья была написана в 2002 году, задолго до «оранжевой революции» и связанных с ней событий. — Примечание 2005 года.
119
Это связано с позицией составителей сборника — В.С. Малахова и В.А. Тишкова. Последний, в частности, известен как автор статьи с вызывающим названием «Забыть о нации» («Этнографическое обозрение». 1998. № 5).
120
Классическая триада, через которую проходят любые утверждения о «социальном», особенно же о «социальном неблагополучии»: объяснение предлагают эксперты (социологи, этнологи и прочие обладатели дипломов), понимание (то есть согласие с некоторыми объяснениями) демонстрирует общество (в лице влиятельных общественных организаций и СМИ), действовать («принимать меры») предоставляется государству.
121
«Ненависть к чужим». Термин применяется прежде всего по поводу напряжения, существующего между «коренными немцами» и иммигрантами — при том, что современная Германия определяет себя как Einwanderungstaat («иммиграционное государство»). Ежегодный приток мигрантов в Германию составляет несколько сот тысяч человек (в начале 90-х годов более 400 тысяч в год).
122
Обзор истории вопроса — в заключительной статье В. А. Тишкова «Теория и практика многокультурности». Цит. соч. С. 331–350. Также см. В. Малахов «Зачем России мультикультурализм?», Цит. соч. С. 48–60 и Франц-Олаф Радтке, «Разновидности мультикултурализма и его неконтролируемые последствия». Цит. соч. С. 103–115.
123
Впрочем, здесь существовала своя система «обмена правами»: например, «еврейская квота» в ВУЗах была оборотной стороной эксклюзивного еврейского права на эмиграцию (что заявлялось почти официально: «евреев не берут учиться, потому что они всё равно уедут»).
124
Цит. соч. С. 38–47.
125
Можно только пожалеть, что в сборнике нет работ, посвящённых этнополитическим авантюрам — типа «казачества» образца начала девяностых, с самозванными «атаманами» и прочим фальшаком. Ещё интереснее было бы узнать, сколько хлестаковщины (наивной и не очень) стояло и стоит за этническими проектами, связанными с возрождением «малых народов России».
126
С. Чешко. «Доктрина самоопределения: иллюзии и реальность». Цит. соч. С. 242.
127
У. Билефельд, «Амбивалентная структура самоопределения». Цит. соч. С. 258.
128
А. Семёнов. Культурное многообразие и этническая модель национального государства: решение в пользу «этнической демократии» в Эстонии. Цит. соч. С. 195–205.
129
Разумеется, подобная политика возможна только из-за снисходительного отношения, если не сказать поощрения, «Большой Европой» любых форм дискриминации русских.
130
Э. Кисриев, «Модель «со-общественной демократии» и опыт политического развития республики Дагестан. Цит. соч. С. 206–223.
131
Впрочем, сочинения этого жанра в сборнике также присутствуют. См., напр., Гудков Л., «Русский неотрадиционализм и сопротивление переменам» — характерный образчик «научного» русофобского текста.
132
Цитата из публичного дневника «сетевого» автора, подписывающегося обычно как «Степан Ж» и любящего выступать с позиции певца «кондовых ценностей».
133
Эта статья написана вместе с моим другом Андреем Ашкеровым — который, соответственно, является соавтором текста. Однако для этого сборника текст изрядно переработан — увы, односторонне, без совместного труда над ним: последнее оказалось затруднительным по чисто техническим причинам.
134
Именно здесь, кстати говоря, проходит граница между «национализмом» и «фашизмом». Фашизм предлолагает специальное выискивание «неарийского», «еврейского», «славянского», причём всё время расширяя круг поиска, уточняя критерии и т. п.
135
О кондовой позиции говорить некорректно. «Позиция» предполагает совершенно определённый вид рефлексии — например, признание возможности иных позиций, пусть отвергаемых и враждебных. «Партия» как «сторона, выражающая определённую позицию» предполагает существование других «партий». В этом смысле даже КПСС, Партия С Большой Буквы, имела «своё иное» — «беспартийных». Разумеется, «беспартийность» была маркирована как не-позиция. Тем не менее, с этой не-позицией приходилось считаться: Партия состояла с «беспартийными» в некоторых институциализированных отношениях, напоминающих брачные («нерушимый блок коммунистов и беспартийных») и одновременно отношения «воспитатель-воспитуемый». Однако кондовость, как таковая, не является позицией. Её можно назвать настроем, то есть зафиксированным, окаменевшим настроением. «Настроение» исключает другое настроение, просто не видит его. Формула настроения — «сытый голодного не разумеет» и разуметь не хочет.
136
Одним из первоимпульсов кондового настроя является страх перед травмой, не тождественный «страху кастрации». Кастрация — тайное увечье, травма — публична и открыта.
137
Распространённейшая кондовая метафора — сравнение обильных речей с поносом. Тут уж не надо Фрейда, чтобы опознать в кондовом молчании запор. В кондовости всегда присутствует тема анальной крепости, сжатости очка. Отсюда же и другая кондовая метафора — «пидоры» в значении «некондовые люди», «рефлексанты». Кажется, даже частое употребление слова «жид» в кондовой среде имеет подкладкой не столько антисемитизм как таковой, сколько лингвистическую аберрацию: «жид» — это что-то жидкое, поносное, противное. «Жид» — как бы выдрист, «жиденькое говнецо». К реальным евреям кондовые могут при этом относиться по-разному, в том числе и «со всей уважухой».
138
«Жизнь» в кондовом сознании можно определить как царство ответов, точнее — царство одного-единственного ответа, заключающегося в отрицании вопроса как такового. «Чего ясно? Всё ясно. Как всё ясно? И так всё ясно. Кому ясно? Кому надо, тому и ясно», — вот смысловое содержание «живой жизни», её величайшее самооткровение.
139
Убеждённость в том, что истина неприятна и труднопереносима — это та часть кондового сознания, которая умудрилась проникнуть даже в святая святых рефлексии. «Неприятная истина» — это сейчас почти тавтология, истина и должна быть неприятной, и чем она неприятнее, тем больше в ней истинности. Любая мерзость, сказанная человеку в лицо, всегда претендует на «правду» — ту самую, которая «глазки колет». На использовании этого приёма — то есть выдавании мерзости за «правду» — был построен российский дискурс «разночинства», «базаровщины». Приходил хам и говорил: «Вы тут все живёте и правды не знаете. А правда в том, что Бога нет, вечной жизни тоже нет, из могилки вашей лопух будет расти, а попы всё врут и вас обманывают. И царь этот ваш — тоже всех обманывает, потому как не отец он народу, а сволочь. А уж если Царь сволочь, то и все сволочи». Это действовало ошеломляюще. Но, скажем, то же самое «Философическое письмо» Чаадаева было сработано именно по той же схеме: тщательное выговаривание самых оскорбительных и гнусных пакостей, которые только возможны, с интонацией «вам не нравится — значит, это правда». Если обобщить, то можно прийти к выводу, что российская интеллигенция — это именно что кондовое сообщество, научившееся имитировать внешние формы рефлексии. Интеллигент — это всегда «Базаров в сапогах», а то и просто приблатнённый чмырь, разве что выучивший слово «дискурс» и «постмодернизм». Разумеется, его сознание кондово — что не противоречит его изолганности, о которой ниже.
140
Я как-то раз читал материалы одной дискуссии, где некий философ (в смысле — кандидат этой самой науки) сокрушался о том, что наряды больше не переходят от бабушек ко внучкам, а сковородки и чугунки не служат многим поколениям. На ехидное замечание одного из присутствующих, что сковородка — штампованный товар, ничего особенного из себя не представляющий, он ответил вполне кондово.
141
«Хуцпа» (ивр). — особая сверхнаглость, которую евреи обычно приписывают себе (и немало этим гордятся). О хуцпе есть множество историй и анекдотов. Однако чтобы не навлечь на себя подозрений в излишнем антисемитизме, расскажу вполне интернациональную байку. «Дракончика спрашивают: «Где мама? где папа?» — на что тот отвечает «я съел», «тоже съел». На вопрос же «и кто ты после этого» раздаётся слёзное «бе е едный я сиротинушка».
142
Это «мы» само по себе является пределом, шедевром изолганности как таковой. Как правило, человек, употребляющий это слово для исторических или житейских обобщений, лично себя к этому «мы» никоим образом не относит (более того, свою непричастность к этому «мы» считает главным и единственным основанием своего права высказываться об этом «мы»), зато активно навязывает это «мы» собеседнику. «Между нами говоря, мы свиньи».
143
Здесь и пролегает различие между «просто изменившей» и «блядью». Изменяют всегда кому-то с кем-то; блядь же как бы отдаётся бесконечному множеству мужчин сразу, ибо она «готова с кем угодно». Разумеется, это отнюдь не исключает наличия у бляди личных вкусов и пристрастий по части мужских статей, иной раз даже и прихотливых («ой, девоньки, люблю я молоденьких, чёрнявых, и шоб с кудрячкой до плеч — не могу, девоньки, умираю прям с таких»). Понятное дело, такая блядская разборчивость ничего не меняет.
144
Точно так же, как ответственности противостоит не абстрактная «безответственность», а саботаж.
145
В 1977 году — году 60-летия Великого Октября — первый секретарь Свердловского обкома партии Борис Ельцин приказал снести дом инженера Ипатьева, в подвале которого большевики убили бывшего императора Российской Империи Николая II и всю его семью. По слухам, на стенах подвала сохранялись остатки любопытных надписей, в том числе сделанных древнееврейским письмом. Теперь, разумеется, проверить эти слухи не представляется возможным, посему приличные люди имеют все основания не верить в эти черносотенные слухи.
146
Впрочем, что немногие несданные позиции России, — причём в вопросах, в которых сдача, казалось бы, подразумевалась по дефиниции — остались, похоже, благодаря всё тем же качествам. Например, Ельцин так и не отдал японцам Курилы. Причин на это никаких не было — но была пьяная злость и пьяное упрямоство. «Шта-а? Чё это они хотят? Да они кто? Да они америкацы, чё-ли, шоб мне указивки слать? Хрр! А вот не буду. Пущай мне Клинтон скажет, тады бум разговаривать. А так — пшли нахр, хр, хр».
147
Хотя об этом можно и по-быстрому, чего уж там. Абсолютно вся политика эрефского правительства в любой области может быть аналитически выведена из следующего алгоритма. Берётся какое-то предложение. Сначала смотрится главное — не станет ли от его принятия русским лучше? Если да, оно отвергается сразу и навсегда. Если нет — оно рассматривается: тут уже вступают в силу конкретные интересы. Но в случае плюса по первому пункту «даже и речи идти не может» о его принятии.
148
Кстати, тогда же в мужскую моду очень кстати вошли типические блядьи шмотки «в мужском исполнении» — например, пресловутые барсетки «из кож крокодайла».
149
Например. В те годы обожали рассуждать — причём публично, в газетах — про ветеранов и их детей, торгующих боевыми орденами. Издевательство тут было сугубое, рафинированное: сознательно доведя людей до гнусной нищеты, жиркующая блядва ухохотывалась над их бесчестьем. «Что, Ванёк, вот для чего ты Берлин брал? Ну, медальки за взятие тебе на бутылку хватит, пьянь старая». О положении ельцинских опущенцев мы ещё скажем ниже.
150
Так можно обозначить тот поганый промысел, которым занялись «правоохранительные органы».
151
В ельцинском обществе полностью отсутствовала позиция «бедный, но честный». Господствующий блядский дискурс особенно ненавидел и презирал тех, кто не принимал участие в общем разврате. Поэтому непричастные к «реальным челам», то есть к начальническому или бандитскому миру рассматривались либо как трусливые неудачники («не смог стать вором, зассал»), либо как неудачливые преступники («выгнали с должности — небось, не тому на лапу дал»), либо, наконец, как клинические идиоты, не понимающие, как мир устроен, лошки из подворотни.
152
Интересно рассмотреть с этой точки зрения происхождение ельцинского «среднего класса». Если коротко, то матерью всего постсоветского мыдла можно считать «секретутку-референта». В пору раннего ельцинизма этим словосочетанием обозначали девку в штате какой-нибудь воровской конторы, промышлявшей кредитами, компьютерами и «всякими такими делами». В обязанности девки входил кофе, классика, минет, в продвинутом варианте — анал и машинопись («ещё и печатает»). Платили девке не очень мно, огуливали без лишних нежностей, зато она не отвечала за форс-мажоры, а в случае полного кирдеца просто переходила в другую похожую контору, где требовались те же умения. «Зубы, дура, зубы», а потом — «сделай нам кофе, девочка, мы спешим». Сейчас, конечно, не то. Нынешняя офисня, — каковую сейчас, собственно, и именуют «российским средним классом», ибо другого значения это слово в Эрефии не имеет — предпочитает не вспоминать о своём малопочтенном генезисе. Даже пресловутое «секретарь-референт» начало значить что-то вполне приличное. Однако пряная отдушка девяностых всё ещё никуда не делась. А в кондиционированном офисном воздухе топором висит суровое, но справедливое русское слово: «притырки». Именно притырочье житьё и притырочные нравы, modus vivendi пристроившегося к крупным ворам и воровайкам «персонала», и есть то самое, что у нас изрядно портит амбре нарождающегося миддла (или, как сейчас говорят, мыдла).
153
Более чем характерно, что единственным востребованным (нет, даже единственным живым) поэтическим направлением в тогдашней России оказался так называемый «куртуазный маньеризм». Согласно официальной мифологии, новое литературное направление родилось во время попойки в ресторане ВТО 22 декабря 1988 года: там молодые поэты Вадим Степанцов и Виктор Пеленягрэ написали манифест «нового литературного направления». За образец были взяты эротические экзерсисы времён «серебряного века», но с замахом на век екатерининский, обыкновенно представляемый как век галантного распутства, пудреных париков и больших мужских орудий. Смысл идеи был в том, чтобы порезвиться на тему «блядства на царстве», а заодно и поглумиться над современностью в её наиболее неприглядных формах. К этому прибавлялось и соответствующее «искусство жизни» — пародийное лизоблюдство и угодничество: «хозяев жизни рассмешим до колик — получим приглашение за столик». Первоначально большого успеха от затеи не ждали — так, поржать. Но попали в самую писечку блядской эпохи — и законно собрали «бешеный аплодисмент». Из поэтических открытий маньеристов следует отметить прежде всего «двойную иронию». В эпоху безудержного, натужного стёба, заявленного как «новый соцреализм» (то есть как единственный легитимный творческий метод) они начали стебаться над самими фигурами иронии, над штампами глумления. Минус на минус дал плюс: оказалось возможным высказывать вполне серьёзные вещи в непробиваемой для насмешек форме. В дальнейшем технику маньеристов использовал и развил Емелин, придумавший «иронический фашизм» — что позволило озвучивать неполиткорректные идеи, подаваемые «как бы не всерьёз».
154
А вот теперь пора всё-таки процитировать Бродского:
1993, Вастерёс
155
Есть все основания полагать, что именно произведения искусства (а не «полезные вещи») были первыми товарами в собственном смысле этого слова. Во всяком случае, древнейшие практики обмена ориентированы не на практически-полезные сделки типа «кокосы за бананы», а, скорее, на обмен красивыми безделушками. Интересно, что подобный подход позволяет считать сопровождающие обмен ритуалы (включающие, например, песни и танцы) законной частью самого процесса обмена: его участники «пели и плясали друг для друга».
156
Весьма символично то, что символом «богатства как такового» в большинстве человеческих культур является золото, практически бесполезный «металл для украшений».
157
Это верно не только для современного, но и для традиционных обществ. Более того, в те наивные времена все разделения между людьми проецировались непосредственно на физическое пространство. «Женская половина», «запретный город» и прочие табу изобретены не вчера. Сейчас от всего этого остались только таблички «М» и «Ж» в общественных туалетах. Тем не менее можно утверждать, что современное общество сильно опережает традиционное по количеству «заборов и рвов», разделяющих его вдоль и поперёк. Возможно, это свидетельствует о «неорганичности» современного общества. Неудивительно, впрочем, и то, что при появлении множества заборов в них появляются лазейки — о чём ниже.
158
Рассчитанных, в частности, на потребителей дорогой «элитной» контрабанды — например, вин и табака. Так, феномен «богемы», с её безденежьем и демонстративным потреблением тесно связан с темой контрабанды: «свободный художник» зачастую платил за свою сигару намного меньше, чем «презренный буржуа», поскольку не брезговал связями среди определённого сорта публики.
159
Оскар Уайльд называл это «пировать с пантерами». Разумеется, для самого «арбитра вкусов» речь могла идти лишь о желании пощекотать нервы. В других случаях всё бывало куда серьёзнее.
160
Интересно, кстати, сравнить с англоязычным «business». «Бизнес по-русски» начала девяностых удачно сочетал оба смысла: «бизнес» как «преступление».
161
Что было ознаменовано появлением фигур типа Иосифа Кобзона — официального «рашен мафиози».
162
Включая такое важное для советского человека право, как легальное проживание в большом городе — Москве или Ленинграде. В результате возник известный феномен «сто первого километра» — сёла и деревни, заселённые преимущественно «отсидевшими».
163
Не считая вариантов, недописанного и проч.
164
Например, практически все песни классического «одесского» цикла содержат указания на реалии, отсутствующие в советское время. Несколько примеров:
(…)
(…)
Цитаты из последней песни можно найти в мемуарах Александра Грина. Видимо, её можно датировать концом XIX века.
165
Из классического репертуара:
Или:
166
Например, знаменитое стихотворение Павла Когана, положенное на музыку Лепским:
Пираты тут, конечно, абсолютно условные, «шутейные» — хотя тема «яростных, непохожих, презревших грошевый уют» тут присутствует. Но это обычное интеллигентское любование условными бандитами. Полюбить не красивого иностранного «флибустьера», а реального урку, «советскому романтику» Когану было бы невозможно.
167
Здесь нужно иметь в виду, что Одесса имела в советском культурном пространстве особый статус, сравнимый со статусом Грузии в советской экономике. Как известно, Грузия и отчасти Армения имели статус своего рода особых экономических зон, где тищком разрешалось многое, запрещённое в других местах — например, частное производство и частная же торговля сельхозпродукцией, в том числе и в масштабах всей страны. Это буквально озолотило закавказские республики. Некую сравнимую привилегию имела Одесса как культурный центр. «Одесская» (то есть еврейская) низовая культура в СССР доминировала, в особенности «в лёгком жанре», в сфере «остроумия и развлечения». Всё советское смехачество либо прямо импортировалось из Одессы, либо работало «под Одессу». В интеллигентской среде культ Одессы как «родины радости и веселья» был сравним только с культом Таллина и Риги как «нашей маленькой Европы».
168
Первой написанной Высоцким песней была «Татуировка» (1961) — текст вполне в духе дворовых песен, с не менее традиционными оборотами: …У него — твой профиль выколот снаружи, А у меня — душа исколота внутри… и пр. Однако уже «За меня невеста отрыдает честно» (1963) выполнена в иной манере, несмотря на следы «шансонных» тем.
169
Характерный текст «про друзей», написанный от лица условного урки:
170
Цитаты из интервью Высоцкого:
Первые мои песни — это дань времени. Это были так называемые «дворовые» городские песни, еще их почему-то называли блатными.
(Как аккуратно тут вставлено это кокетливое «почему-то»! — К.К)
Это такая дань городскому романсу, который к тому времени был забыт. Эти песни были бесхитростные, была, вероятно, в это время потребность в простом общении с людьми, в нормальном, не упрощенном разговоре со слушателями. На них обязательно были следы торопливости, это мои мысли, которые я привозил из своих поездок, а рифмовал их для простоты, чтобы не забыть. В каждой из первых песен была одна, как говорится, но пламенная страсть: в них было извечное стремление человека к свободе, к любимой женщине, к друзьям, к близким людям, была надежда на то, что его будут ждать. Помните эту песню: «За меня невеста отрыдает честно, за меня ребята отдадут долги…»? Это — о друзьях, это очень мне близко: я сам в то время точно так же к дружбе относился, да и сейчас стараюсь. Так оно, в общем, и осталось: я жил, живу и продолжаю жить для своих друзей и стараюсь писать для них, даже для ушедших и погибших.
171
Здесь уместно привести полностью «Театрально-тюремный этюд на таганские темы (к 10-летию театра на Таганке)». Песня «для капустника», заточенная под свойскую аудиторию — что делает текст ещё более характерным.
Как говорится, «в каждой шутке есть доля шутки». Однако шутливое представление труппы «Таганки» как банды уголовников (с паханом-Любимовым) оказалось в чём-то очень глубоким. По сути, «Таганка» как целое и была интеллигентской бандой, «социально близкой» именно уголовному миру.
172
173
Другой подход к той же тематике:
174
Уже после написания этого текста я узнал, что ровно такое же понимание специфики фентези выражено в статье польского фантаста Анджея Слапковского. «Ну и ладушки».
175
Для сравнения: достаточно почитать бредовые описания «советской действительности» у того же Флеминга — человека, неплохо информированного о советских реалиях. Или, по той же части, — аккуратное перевирание Голливудом в «военных» фильмах внешнего вида, лиц, мундиров и вооружения советских солдат, и это при скрупулёзнейшем, точнейшем воспроизведении всех деталей какой-нибудь румынской или польской военной формы.
176
Например, замечательный (говорю без иронии) сериал т. н. «Макса Фрая» про Ехо заканчивается прямым признанием того факта, что все эти книги написаны ради «вложения внимания» читателей в создаваемый образ. Кстати, сам мир «Ехо» представляет собой крайне идеализированный Запад, каким он представляется воображению российского обывателя, а сюжет сводится к развёрнутой апологии эмиграции. Неудивительно, что в одном из романов серии («Гнёзда Химер») имеет место выразительнейшая сцена, где свиноподобные «славяне» (попросту говоря, русские) описаны с каким-то запредельным, нечеловеческим омерзением. Интересно, что это было принято критиками как должное: лишних вопросов к автору по этому поводу не возникло.
177
Это не исключает того факта, что на Западе попадаются русофилы. Однако их единицы, чего не скажешь о синофилах или о каких-нибудь поклонниках «индийской мудрости».
178
Можно сказать, что «товар» в современном смысле этого слова следует определять не как вещь или услугу, а как рекламоноситель или рекламное мероприятие, рекламирующее само себя. Яблоко есть рекламный образ яблока, выполненный с помощью яблока.
179
После публикации рецензии мне посоветовали выяснить значение японского слова manko. Я поинтересовался. Ну, вполне ожидаемо. Да, вы правильно поняли.
180
Сам Бекмамбетов рассуждает на эти темы так:
Сейчас у нас в нашей жизни нет наивной фольклорной эстетики. То есть наши дома, в которых мы живем, наша мебель, на которой мы сидим, сидели много лет, наша одежда, в которую одеваются на улицах, — в Америке это давно переработано и превращено в стили, в эстетику, как джинсы, которые в моде по всему миру… И поэтому самое интересное в этом проекте для нас было посмотреть на все, что нас окружает, глазами художника, эстетически. То есть вдруг во всем увидеть красивое. Американские города не очень красивые, но для мира они красивы просто потому, что на этих улицах разыграны сцены больших фильмов с большими героями, с большими событиями. Теперь весь мир смотрит, и им нравятся эти кривые, покосившиеся домики, эти столбы, эти дороги. Просто нам нужно снимать здесь такое кино, с такими героями, с такими переворачивающимися грузовиками, и тогда эти грузовики станут модными и все случится.
181
Это работает не только на людях. Некогда проводился забавный эксперимент с волками. Волку-самцу предлагали живую волчицу и куклу волчицы, грубо сделанную, но с гипертрофированными половыми органами. Волк обычно бросался к чучелу и пытался его покрыть. Вид наивного зверя, пыхтящего над резиновой подделкой — хороший символ современной цивилизации как таковой.
182
Константин Эрнст, рассуждая о «Дневном Дозоре», высказался об этом так:
Российское мазохистское сознание отсекает все свое. У нас все серое, грязное, вонючее, страшное. Это отвратительная вещь, которая погубила миллионы людей, — артикулировать для себя окружающую реальность как не ту, черновую, не устраивающую. Перфекционистски настроенные люди говорят: я хочу жить в другом месте, жить другой жизнью и писать каллиграфическим почерком совершенные стихи. Это обрекло миллионы людей на шизуху, самоубийство или несчастную судьбу.
А «Дозоры» помогают артикулировать реальность. Люди ходят в кино, думая, что ходят развлекаться, — на самом деле они ходят за квинтэссенциями опыта. Под видом развлечения картина продает людям определенные коды поведения, которые позволяют им точнее позиционировать себя в реальности».
183
Понятное дело, на Западе приход в кино удачливых рекламистов и клипоизготовителей — вполне почтенная традиция.
184
Особенно опасно незавершённое альбедо: когда стадия разрушения проходится полностью, а стадия восстановления и сублимации останавливается на полпути. В результате получается крайне ядовитый продукт, имеющий некоторые признаки обновлённого и одухотворённого оригинала, но всё-таки остающийся всё той же пародией. Ну например. Для того, чтобы создать «национальный эпос» («великую национальную литературу»), необходимо выделить «чистый национальный тип» и его описать. Без нигредо (разложения интуитивного целого) дело тут не обходится — однако дальше нужно собрать всё заново в очищенном виде. Если последнее не получается, выходит особо опасная карикатура, опасная именно тем, что не лишена узнаваемости и даже привлекательности: искринки серебра посверкивают, но в глубине всё та же издевательская чернота. Этакая книжка может прямо-таки сглазить народ, как испанцев — Дон-Кихот, или, скажем, тех же чехов — бравый солдат Швейк.
185
Кстати, о киноцитатах: давайте о них не будем. То есть понятно, разумеется, что фотография Овчинникова, вытирающаяся после поцелуя — это из «Гарри Поттера», а прилизанный гадёныш Егор с аккуратно уложенными волосёнками — из «Омена». При желании, впрочем, можно дорыться и до Достоевского: герой, убивающий старушек «ради идеи», в данном случае — «по приколу». Есть там сцены из «Бриллиантовой руки», а есть из спилберговской «Войны миров». Не будем красть у читателя радость узнаванья — отметим только, что создатели фильма «изрядно подшутили».
186
Можно только пожалеть, что в дело не пошли другие артефакты искусства уходящей эпохи. Как органично смотрелось бы, скажем, финальное тёмное сборище на какой-нибудь выставке в галерее Гельмана — или, ещё лучше, на пресловутой «Осторожно, религия!» в сахаровском центре.
187
Да, я в курсе того, что сначала Бекмамбетов хотел сделать как раз то, что Питер Джексон успел раньше. Но это как раз тот случай, когда «несчастье помогло»: вместо напрашивающегося, но уже использованного решения пришлось изобретать своё, которое оказалось куда более интересным и осмысленным.
188
Вообще говоря, существует прямая связь между европейским неомистицизмом XIX–XX веков (к языку и образам которого прибегают до сих пор) и тогдашними же научными кунштюками, вроде тех же «X-лучей». Тогда был настоящий бум всяких «таинственных излучений», от которых ждали всяких чудес.
189
Полагаю, что вышедший из Сумрака должен чувствовать себя примерно как человек, который отсидел ногу.
190
В книге Лукьяненко «Ночной Дозор» есть сцена, когда главный герой «собирает энергию радости» со всех встретившихся ему людей, не пренебрегая и выпивающими алкашами.
191
В этом смысле финальная реплика Егора из «Ночного Дозора», брошенная, так сказать, в лицо Свету — «а зато вы врёте» — имеет не ситуативный, а онтологический смысл. Светлые и впрямь должны быть склонны ко лжи, разумеется — благой. «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой» — это явно «светлая» идея.
192
Вполне реальные, кстати: колесо экономической катастрофы задавило многих. Начиная от «СБС-Агро» и кончая владельцами маленьких магазинчиков, которым как раз пришла фура с товаром, расплачиваться за который надо было зеленью или по курсу.
193
Есть даже термин JSF — Japanese Sciense Fiction, «японская научная фантастика». Русская (русскоязычная) научная фантастика, по идее, должна была бы назваться «рунфа» или типа того, но мы, по непонятной и глупой скромности, не любим и не умеем называть своё своими именами.
194
Надо сказать, что Хоси — первый японский фантаст вообще. Рассказ был написан в 1951 году и был одним из первых японских фантастических рассказов. Всего он написал за жизнь более тысячи крохотных, но совершенных миниатюр. Он же — первый президент Клуба японских писателей фантастов (впрочем, на этой должности он пробыл всего год).
195
Похоже, роман написан с сознательными аллюзиями на еврейскую историю: в частности, японское руководство, зная о грядущей гибели островов, осуществляет примерно то же, что евреи перед Исходом. Те, помнится, ограбили египтян, забрав у них «на малое время» ценные золотые украшения. Японцы же в романе поступают «зеркально наоборот»: продают уже обречённую территорию иностранцам. Иногда кажется, что «еврейство» как тема вообще как-то особенно близка японцам (я чуть было не написал — «и может стать их национальной идеей», но это было бы уже перебором). Высокий уровень антисемитизма в стране, где «своих» евреев практически нет, это только подтверждает.
196
Важно, конечно, «кому именно» он чего-то там такое даёт, а кому недодаёт, но мы сейчас не об этом.
197
«Мастер и Маргарита» играла в интеллигентском сознании роль, сравнимую с ролью Нового Завета для верующего христианина — а именно, источника морально-этических норм, духовного руководства в жизни, а зачастую и «духовного утешения» в скорбях. Несмотря на всю двусмысленность этой книги, она, скорее всего, останется столь же значимой и для будущих поколений интеллигентов — если уж не в качестве НЗ, то, по крайней мере, как значимый ориентир. Интересно отметить, что аббревиатуру НЗ сейчас присвоил себе элитный интеллигентский журнал «Неприкосновенный Запас». Не надо думать, что это случайно: журнал вполне осознанно претендует на роль «священной книги», своего рода «третьего завета» бывшей советской интеллигенции — той самой, воспитанной на Булгакове.
198
Помимо «говорящего» прозвища, «кошачья» природа Воробьянинова ненавязчиво подчёркивается на протяжении всего романа.
199
Отдельный интерес представляет инверсия отношений «бесов» (настоящих устроителей действа) и «хозяйки бала» у Достоевского и Булгакова.
200
По сути дела, «Мастера и Маргариту» можно понять как описание победы (пусть частной и временной) магического мира над советской доморощенной чертовщиной, дилогию о Бендере — как победу советского мира над традиционной магией авантюризма в стиле Калиостро (которая локально эффективна, но стратегически оказывается в проигрыше), а «Понедельник» — как изображение магии (вместе со своим шарлатанским двойником), добровольно пошедшей на службу соввласти в типичное советское учреждение (с абсолютно булгаковской аббревиатурой НИИЧАВО).
201
Мучительным, разумеется, именно для народа. Цитата из пьесы:
ЛАНЦЕЛОТ: Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона.
МАЛЬЧИК. А нам будет больно?
ЛАНЦЕЛОТ: Тебе нет.
1-Й ГОРОЖАНИН. А нам?
ЛАНЦЕЛОТ: С вами придется повозиться.
Стоит сравнить этот текст с финалом сочинения Валерии Новодворской «Над пропастью во лжи»:
…Первое столетие, может быть, Россия будет ходить, как андерсеновская Русалочка, по лезвиям ножей. И делать вид, что ей не больно. На свете и впрямь счастья нет. Мы могли дать только свободу. Но кто нас поблагодарит за нее? Мы завели Россию, как Гензеля и Гретель из сказки братьев Гримм, в темный лес, где ей предстоит выжить или погибнуть. Правда, мы в том же лесу, с ней, но ей от этого не легче. Домой, в тоталитаризм, она уже не попадет. Мы сожгли лягушачью кожу Василисы Премудрой. А Россия, как брошенный ребенок, рыдает под сосной и зовет маму: царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Мы изверги. Нам нельзя её жалеть. Исторический инфантилизм лечат именно там, в лесу, в котором бросают.
Мы должны привыкнуть к мысли, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума. Уже покончила с собой Юлия Друнина… Это только начало. Уже отреклись от свободы без справедливости (а это две вещи несовместные) Юрий Власов и Михаил Челноков. За ними последуют другие… Я благодарна Ельцину за то, что он не помешал Разрушению. Но он должен быть готов к проклятиям. Слепые будут проклинать. А зрячих у нас меньшинство…
202
В дальнейшем в тексте упоминаются (без расшифровки) образы, связанные с книгой Д. Андреева «Роза Мира». «Все читали».
203
Оксюморонная природа так называемых «магических предметов» — тема для отдельного рассмотрения. Можно сказать, что они представляют собой именно что овеществлённые «логические парадоксы» и имеют чисто словесное происхождение. Классическим примером объекта такого рода является цепь, на которую боги посадили пса Фенрира: она была скована из «кошачьих шагов, женской бороды» и т. п. Скорее всего, литература (в форме мифов, сказок и т. д). первоначально возникла как чисто лингвистическое, «левополушарное» явление, не предполагающее своей интерпретации в зрительных или слуховых образах. В этом смысле идея «реализма» (то есть описания, которое можно себе «вообразить») является очень поздней и очень далёкой от первоначальных форм литературы.
204
Этот нонсенс прочувствован и обыгран автором:
ШЛЯПНИК: Без всякой примерки, бросив один взгляд на заказчика, я делаю вещи, которые удивительно украшают людей, и в этом моя радость. Одну даму, например, муж любит, только пока она в шляпе моей работы. Она даже спит в шляпе и признается всюду, что мне она обязана счастьем всей своей жизни. Сегодня я всю ночь работал на вас, сударь, и плакал, как ребенок, с горя.
ЛАНЦЕЛОТ: Почему?
ШЛЯПНИК: Это такой трагический, особенный фасон. Это шапка-невидимка.
ЛАНЦЕЛОТ: Прелестно!
ШЛЯПНИК: Как только вы её наденете, так и исчезнете, и бедный мастер вовеки не узнает, идет она вам или нет. Берите, только не примеряйте при мне. Я этого не перенесу. Нет, не перенесу.
205
Для того, чтобы особо подчеркнуть этот момент, в текст, в частности, вводится «цыганская тема»:
ШАРЛЕМАНЬ: Он избавил нас от цыган.
ЛАНЦЕЛОТ: Но цыгане — очень милые люди.
ШАРЛЕМАНЬ: Что вы! Какой ужас! Я, правда, в жизни своей не видал ни одного цыгана. Но я еще в школе проходил, что это люди страшные.
ЛАНЦЕЛОТ: Но почему?
ШАРЛЕМАНЬ: Это бродяги по природе, по крови. Они — враги любой государственной системы, иначе они обосновались бы где-нибудь, а не бродили бы туда-сюда. Они воруют детей. Они проникают всюду. Теперь мы вовсе очистились от них, но еще сто лет назад любой брюнет обязан был доказать, что в нем нет цыганской крови.
ЛАНЦЕЛОТ: Кто вам рассказал все это о цыганах?
ШАРЛЕМАНЬ: Наш дракон. Цыгане нагло выступали против него в первые годы его власти.
ЛАНЦЕЛОТ: Славные, нетерпеливые люди.
Советские интеллигенты часто понимали это место как прозрачный намёк на советскую политику «государственного антисемитизма».
206
Астрологические соответствия см. ниже.
207
Об этой основополагающей дихотомии военного искусства см. Сунь-цзы, Трактат о военном искусстве, глава 5, «Мощь»: «То, что делает армию при встрече с противником непобедимой, это правильный бой и маневр. (…) Вообще в бою схватываются с противником правильным боем, побеждают же маневром».
208
Вопрос об использовании автором пьесы символики Младших Арканов Таро (более чем вероятной, в особенности в связи с «цыганской темой») мы оставляем открытым.
209
Запад примерно так и играл с Советским Союзом: довоенный период (в основном враждебный) — союзничество во Второй мировой войне — холодная война (начавшаяся со знаменитой речи Черчилля в Фултоне) — «детант» («разрядка напряжённости») — рейгановский период (начавшийся со знаменитой речи Рейгана об «империи зла» и «сияющем городе на холме») — горбачёвское «новое мышление» и фактическая капитуляция СССР.
210
Очевидная солярная символика (путь на Запад — это всегда ещё и «закат») здесь осложнена образом победы над Драконом-Солнцем (об этом см. ниже).
211
Очевидные ницшеанские коннотации этой фразы мы оставляем без рассмотрения.
212
Здесь можно ещё упомянуть о сцене с отравленным ножом, который Эльза бросает в колодец, а также некоторые другие детали.
213
Кроме, может быть, мистика и духовица Даниила Андреева, который уже тогда писал о том, что западные державы приняли решение уничтожить СССР без всякой войны и что это произойдёт до начала наступления нового тысячелетия.
214
«Музыкальное сопровождение Матюшина опиралось на его четвертитоновую теорию. В музыке щедро использовались диссонансные аккорды, извлекаемые из расстроенного рояля; звуковую заумную какофонию усугублял хор студентов, поющий невпопад где намеренно, а где случайно. Спектакли, предназначенные взорвать пошлость общественного вкуса, нацелены были прежде всего на вселенский скандал — и публика незамедлительно откликнулась на художническую провокацию. Зрители в переполненном зале, неведомо для них самих, включались в представление как своеобразные со-творцы».
215
С либретто оперы можно ознакомиться, например, по изданию: «Поэзия русского футуризма», СПб., 1999.
216
Именно это обстоятельство позволило целому ряду талантливых авторов влиться в начинающийся «соцреализм», — начиная от позднего Маяковского и кончая Заболоцким среднего периода (см., наприер, «Торжество Земледелия», чисто футуристическую поэму, в которой, однако, фигурируют абсолютно все знаковые элементы соцреалистической «сельской прозы» — в том числе пресловутый трактор, а также козни «кулаков» и последующее «раскулачивание»).
217
Сам Дракон, однако, говорит следующее: «Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души»
218
Например:
БУРГОМИСТР: <…> Мы быстро и скромно совершим обряд бракосочетания, а потом приступим к свадебному пиру. Я достал рыбу, которая создана для того, чтобы её ели. Она смеется от радости, когда её варят, и сама сообщает повару, когда готова. А вот индюшка, начиненная собственными индюшатами. Это так уютно, так семейственно.
219
Ланцелот практически не пользуется числами для описания объектов. Только в одном месте, упоминая Жалобную Книгу, он говорит, что она «исписана до половины». Однако при втором её упоминании («…исписана почти до конца») становится ясным, что и в первом случае речь шла, скорее, о качественной оценке: «до половины» здесь означала примерно «осталось ещё много свободного места». Ещё он упоминает «пять лет ходьбы» до места, где скрывается Книга, — тем самым демонстративно измеряя пространство временем.
220
Слово «корни» применительно к дракону всё-таки один раз появляется в тексте пьесы. Эио место уже цитировалось, но не грех и повторить:
ЛАНЦЕЛОТ: Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона.
МАЛЬЧИК: А нам будет больно?
ЛАНЦЕЛОТ: Тебе нет.
1-Й ГОРОЖАНИН: А нам?
ЛАНЦЕЛОТ: С вами придется повозиться.
САДОВНИК: Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас — будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни.
Очевидно, в несчастных горожанах имеются и «больные», «драконьи», корни, которые придётся с болью и кровью выкорчёвывать. Понятно, что имеется в виду «десоветизация», то есть уничтожение самой памяти о величии и достижениях советской власти и полном духвно-нравственном подчинении Западу.
221
Характерно, что Ланцелот, верный себе, использует качественно окрашенное название единицы — «первый».
222
Это можно считать классическим выражением идеологии российской интеллигенции: «Убейте, наконец, Россию, и отпустите нас на свободу». Под «свободой» понимается некая идеальная эмиграция, но без необходимости учить иностранный язык — например, вступление войск НАТО в Россию.
223
Мы уже говорили о том, что именно в дальнейшем сыграло роль Жалобной книги для жителей Запада: ею оказались тексты советских диссидентов. Однако возможно и более глубокое понимание вопроса: любой сведущий в оккультизме читатель тут же узнает в эвфемической «жалобной книге» так называемый Астральный Свет, являющийся хранилищем образов всех когда-либо бывших вещей и событий. Разумеется, читатели Шварца в молодости читали Лидбитера, Папюса, и прочую литературу подобного рода, популярную на рубеже веков.
224
В этом смысле геополитика несёт в себе антикартезианский заряд. Не случайно «французская геополитическая школа» так и не состоялась.
225
В связи с этим можно сказать, что освоение изначально безжизненных ландшафтов является всего лишь частным случаем: осваиваемое всегда является анэйкуменой. Например, завоевание всегда имплицируется пониманием завоёвываемого места как «пустого» — или нуждающегося в опустошении. Интересно, что библейское «тоху да боху» из Gen. I 2 может быть переведено не только как «безвидно и пусто», но, скорее, как «разрушено и опустошено»: «первичный хаос» и есть предельная анейкумена. Вторичным образом анейкумены (в христианстве) является ад.
226
Отсюда и любовь к местам «побед над собой» или над другими народами — иногда труднообъяснимая с точки зрения «государственной пользы», но даже в случае совпадения с ней (по вполне понятным причинам сакрализованные таким образом пространства имеют, как правило, важное стратегическое значение), не объяснимые просто ссылкой на «важность места». Геополитическая значимость Косова поля и его «стратегическая ценность как плацдарма» — совершенно разные вещи.
227
Предельный образ исторической анэйкумены в литературе XX века дан, пожалуй, у Дино Буццати в «Татарской пустыне».
228
Поэтому далеко не всякий остров является «островом» в геополитическом смысле: не всякий островной народ является «народом мореплавателей». Хаусхофер в связи с этим писал о «континентальном сознании» японцев. Интересно сравнить это, скажем, с кубинской нелюбовью к морю (в частности, рыболовство на Кубе долгое время было малоуважаемым занятием).
229
Интересно, что французские социологи — прежде всего Бурдье — понимают это ровно обратным образом: географические деления являются проекцией «полей», разворачивающихся социальных пространств.
230
Здесь мы воленс-ноленс оказываемся на минном поле опасных метафор, которые мы обязаны хотя бы обозначить, если уж не раскрыть. Народ в некотором смысле рожден «своей землей» — и желание овладеть ею является, как ни крути, инцестуозным (что прекрасно понимали даже несентиментальные римляне: в римских сонниках совокупление с матерью означало стремление к царской власти, так как «мать» символизировала «землю»). В этом смысле государство — неизбежный отец (точнее, нелюбимый отчим), одной из функций которого является предотвращение инцеста. В связи с чем само существование «государства» (и, разумеется, государя как символического супруга «земли») может быть обосновано именно через тематику недопущения инцестуозных отношений земли и народа: государство как бы встает между ними. Другой формой ухода от инцестуозной тематики является овладение чужой землей. При этом успешная экспансия делает государственную власть символически излишней, низводит её до «структуры управления экспансией», заставляет её служить себе. По крайней мере, на момент расширения: «война все спишет». Напротив, поражение, отдача своей территории (например, в результате военного поражения) создает те формы власти, которые переживают себя как самоцель или самоценность. Например, такова была веймарская демократия — или нынешняя российская. Сама «демократичность» этих режимов подается как самоценное достижение, за которое стоит многое отдать, причем отдается реальное — «но зато у нас есть свободные выборы».
231
Единственным серьёзным недостатком книги следует признать отсутствие пресловутой речи в общем корпусе текстов. Судя по этому документу, Хайдеггер, если даже и считал себя «национал-социалистом», то представлял себе его весьма своеобразно. Чего стоит, например, такой пассаж: «Сущностная воля корпорации профессоров должна пробудиться и укрепиться, достигнув простоты и широты видения о сущности науки. Сущностная воля корпорации студентов должна вознестись до величайшей ясности и дисциплины знания, должна, требуя и определяя, встроить свое совидение народа и его государства в сущность науки. Та и другая воля обязаны вызывать друг друга на борьбу». Похоже, молодой ректор действительно не вполне отдавал себе отчёт, с кем связался, — или талантливо юродствовал. Последнее возможно, но маловероятно, — ибо, говоря что бы то ни было, Хайдеггер никогда не забывал о своём грядущем бытии-в-культуре, о немецком бессмертии, воплощаемом в череде профессоров, которые будут комментировать каждое слово «изучаемого объекта», потом комментировать комментарии, etc.
232
Этот замечательный человеческий документ приведён в книге на стр. 362–368.
233
Хайдеггер, правда, немного играет в «гэндальфа» и время от времени живёт в шварцвальдских горах в маленьком домике, но все его настоящие интересы сосредоточены на университетской жизни. Ясперс, в свою очередь, несколько пережимает с внеуниверситетской социальной активностью — но, опять же, не всерьёз. Кто же знал, что послевоенная ситуация заставит каждого из них стать тем, во что они игрались: одного — «мудрецом из пещеры», никогда не посещающим людные сборища (в том числе философские конгрессы), другого — газетным философом, политическим активистом, автором сочинений типа «Куда движется ФРГ»? Однако оба чувствуют нелепость и неудобство своего положения — и каждый по-своему переживает исторический крах Немецкого Университета, в рамках которого только и может реализоваться «подлинное философствование». Разумеется, оба преподают, но каждый понимает, что это всё-таки «не то». В поздних письмах это не обсуждается (слишком болезненно), но иногда проскальзывает — возможно, это была единственная тема, которая равно затрагивала обоих.
234
В этом смысле Кафка — всего лишь один из комментаторов Канта.
235
Скандал с Ницше был вызван, в первую очередь, тем обстоятельством, что он добровольно оставил службу: сие не лезло ни в какие ворота.
236
Неуклюжий перевод этого слова как «постав» оставим на совести переводчика.
237
Надо отметить, что и любовь, и вражда — по крайней мере, в литературе — силы притяжения, а не отталкивания. Вражда отнюдь не разделяет врагов — напротив, чем сильнее вражда, тем сильнее желание «сойтись», хотя бы для того, чтобы победит ненавистного врага, унизить его, отнять у него все ценное, наконец, прикончить (то есть «занять его место на земле», что означает конечное слияние с ним). Неудивительно, что два вечных сюжета мировой литературы — путешествия влюбленного, ищущего пропавшую возлюбленную, и преследование мстителем ненавистного врага — так похожи, что легко сливаются в один сюжет: погоня за похищенной любимой и коварным похитителем (причем еще неизвестно, что важнее: вернуть коханую или примерно наказать супостата). Но нельзя написать роман о взаимном отвращении — сколь бы часто оно не встречалось в реальной жизни, это «не сюжет». Литература почти не интересуется тем, что разделяет людей. Любая книга — так или иначе — одиссея, потому что любая книга в конечном итоге посвящена встрече и возвращению (неважно, состоявшемуся или нет); расставание — всего лишь необходимое условие, прием, но ни в коем случае не тема.
238
Именно поэтому сознательное переворачивание этого отношения производит столь сильное впечатление. У Александра Дюма Диана де Меридор убивает виновных в смерти Бюсси с помощью «аква тофана» именно потому, что Дюма неодобрительно относится к мести и пытается показать нам, что любая попытка мщения, даже праведного, неизбежно приводит ко злу. Не случайно тема яда возникает (хотя и не используется) и в «Графе Монте-Кристо» — то есть в книге, специально посвященной мщению. Напротив, у Шекспира, считающего отмщение моральным долгом (пусть и очень тяжелым), «все правильно»: зло пользуется ядом, добро вооружено шпагой.
239
На самом деле это отголосок древнейшей из арийских традиций. У зороастрийцна все ядовитые твари однозначно относятся к категории храфстра — то есть тварей дьявола, воплощений вредоносных дэвов, заслуживающих только уничтожения. Благоверный зороастриец должен всё время носить при себе палку для уничтожения змей.
240
В русском прокате — «Вспомнить всё».
241
Как известно, большинство религиозных учений категорически осуждают самоубийство. Заметим, что никаких рациональных причин для этого вроде бы нет. Каждый вправе сам распоряжаться своей жизнью и смертью. Это правда — но правда и то, что, убивая себя, человек может причинить такой же вред Ограде, своему участку Ограды, защищавшей его самого… и поэтому самоубийство считается отвратительным грехом. Тем не менее, это можно обойти: так, нравственно допустимыми считаются некоторые странные и мучительные виды самоубийства, типа харакири, нечто вроде «честного боя» с самим собой.
242
Есть, впрочем, совсем брутальная версия: якобы «хрущёвки» были скалькированы с домов, в которые фашисты собирались селить славянское городское население «восточных территорий» после победы над СССР. Учитывая общую настроенность Хрущёва на построение социализма эконом-класса, то есть как можно более дешёвого и сердитого, в это можно поверить.
243
Кандидатскую диссертацию он защитил в 1977 году, по теме «Семантические потенции языкового знака».
244
Шкловский уж точно назвал бы их «пробниками».
245
Странного человека, который в 1963 году основал либерально-патриотический (это его выражение) Университет Молодого Марксиста, в 1988 — Российский Народный Фронт, в 1991 — Партию Возрождения, и, наверное, ещё что-нибудь оснует, дай ему Бог здоровьичка.
246
В.В. Бибихин. Алексей Фёдорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев. — М.: Институт философии, теологии и истории Святого Фомы, 2004.
247
Как мне помнится (но могу и ошибиться), первым «модным лектором» стал диакон Кураев. Сначала он выступал на психфаке, потом переместился к основному комплексу зданий, в «первый гум». За ним потянулись гуманитарные светила. Чтобы дать представление об обстановке, процитирую официальный материал с сервера МГУ:
Кафедра истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ — одна из первых в России культурологических кафедр — возникла в 1990 году в обстановке интенсивных реформ высшей школы, когда историческая ситуация открывала редкие возможности для прихода или возвращения в Университет лучших сил российской гуманитарной науки. Программа реформ включала в себя замысел создании дисциплины, которая смогла бы интегрировать гуманитарные «общечеловеческие» ценности и тем самым занять в высшем образовании общества опустевшее место «идеологических» дисциплин. Таким образом возникло новое весьма жизнеспособное направление, за которым закрепилось название «культурология».
(.)
В создании нового научного направления особо активное участие принимало блестящее поколение гуманитариев, сформировавшееся в 60-е, 70-е годы и стяжавшее со временем мировую известность. В работах С.С. Аверинцева, Н.В. Брагинской, М.Л. Гаспарова, А.Я. Гуревича, Вяч. Вс. Иванова, Г.С. Кнабе, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Е.М. Мелетинского, Н.И. Толстого, В.Н. Топорова Б.А. Успенского (.). Перечисленные ученые так или иначе приняли участие в создании кафеды ИТМК и — под руководством первого заведующего (до 1995 г)., Вяч. Вс. Иванова — работали на ней как штатные сотрудники или приглашаемые лекторы (как, например, глава Московско-Тартусской школы Ю.М. Лотман).
Характерна атмосфера, в которой создавалась кафедра. С одной стороны возникло активное движение «снизу»: студенчество требовало реформы образования, прихода в него новых людей, свободных контактов с западными коллегами. Практически кафедра была создана организационными усилиями тогдашнего студента (в дальнейшем — до 2000 г. — преподавателя и одного из руководителей кафедры) В.Я. Саврея, которому удалось объединить ученых и найти общий язык с ответственными администраторами. С другой стороны деканат философского факультета (А.В. Панин, позже В.В. Миронов) и руководство Московского университета, движимое желанием не отстать от духа времени, поддержало инициативу общественности и активно помогло создать кафедру.
Кажется, тут «всё понятно».
248
Или не мыслит: отказ от мышления тоже может быть философской позицией, в некоторых (исторических и интеллектуальных) ситуациях — единственно уместной и возможной.
249
Пусть даже и виде внешней помехи или препятствия. Так литература или поэзия иной раз нуждаются в цензуре и гонениях.
250
Для примера: сборник «Философия Мартина Хайдеггера и современность», М.: Наука, 1991. Пять статей в сборнике так или иначе затрагивают (или просто посвящены) «нацизму Хайдеггера». В качестве особого бонуса приведён текст Рорти «Ещё один возможный мир», где автор фантазирует, как сложилась бы биография великого немца, если бы он летом 1930 года влюбился бы в студентку-еврейку, условную «Сару Мандельбаум» и какую славную карьеру он бы сделал, если бы он вовремя затусовался при евреях (Рорти, знающий расценки на рынке филосемитизма, посулил ему даже Нобелевку по литературе). Одна из статей этого сборника — бибихинская. Называется она «Дело Хайдеггера» и представляет собой краткую, но тщательную адвокатуру поведения великого немецкого философа до и во время фрайбургского ректорства, с плавным переходом на философские основания наездов — а потом и к разговору о действительном деле Хайдеггера, «деле мышления». Разумеется, еврейский вопрос был им тщательнейшим образом обойдён по огибающей: Бибихин прекрасно знал, кто хозяйствует в современном интеллектуальном мире, в том числе и в той части, которую он знал, любил и считал своим единственным домом — я имею в виду общество культурных российских евреев и «почётных евреев» типа того же Аверинцева. Однако надо отдавать себе отчёт в том, что даже самая осторожная защита мёртвого немца перед живыми и властными Хозяевами Дискурса уже заслуживает уважения. Стоит ещё, пожалуй, вспомнить, как Рената Гальцева в своём некрологе сочла нужным сказать: «Он считал делом чести вставать на сторону не только обиженного и слабого, но и отвергаемого, порицаемого» — имея в виду не в последнюю очередь и его упорство в этом вопросе.
251
Точнее, дают, но только в той части, которая, собственно, физикой уже не является.
252
Это проливает свет на трансцендентные корни не только морали, но и политики. Свобода, в том числе и политическая свобода, дана свыше, из «запредельных сфер», и другого источника её нет, а поиск его опасен.
253
Не он один; но устраивать историко-философское обозрение на пустом месте не будем. Упомяну два примера. Малоизвестный французский мыслитель времён Просвещения, дом Леже-Мари Дешан, различавший в своём учении «Целое» (tout c определённым артиклем), как «совокупность вещей Вселенной» и «Всё» как «саму Вселенную» (то же слово, но с артиклем неопределённым — разница, которую оценил бы Деррида, любитель такого рода разлечений). Витгенштейн высказывался о том же самом: «мир определен фактами и тем, что это все факты». Это последнее добавление, понятное дело, само не является «фактом».
254
Тут неизбежны оговорки — ни в коем случае не догматического, но стилистического свойства. Просто «христианство» той тусовки, частью которой Владимир Вениаминович был — это, как бы повитиеватиее, социокультурный феномен очень специфического генезиса. Христианство Сергея Аверинцева, Ольги Седаковой, а также Александра Меня, Якова Кротова и прочих «приличных людей» — нечто особое. Религиозность членов этого круга — при всей их искренности — не может не быть ещё одной формой диссидентства, причём не тривиального, а глубокого, чаадаевского: неприятия не только местных властей, но и «этой страны» как таковой. Хотя не мне судить, что у них там с религиозностью, Бог им судья, не я. Не знаю и знать не хочу, какие у них там «отношения со Всевышним».
255
В этом он бывал смешон, — и, не побоюсь это сказать, гадок. Рассказывают, например, что во время начала второй чеченской войны Бибихин бегал по улицам и выискивал людей в форме — а найдя таковых, уговаривал не ехать в Чечню, чтобы «не воевать со свободным народом». У него было несложно вызвать приступ демшизовой дури. «Старшие товарищи» только усмехались в усы: «Владимир Вениаминович у нас такой политически активный» (подразумевалось — «nützliche Idiot»). В последние годы он оказался совсем задавлен, застроен своим окружением. Его либерализм таки перешёл в ту злокачественную форму, в которой он нарывает в головах большинства «приличных людей». Теперь обрежем и эту нитку, она тоже никуда не ведёт.
256
Ereignis, Событие — центральное понятие-мифологема позднего Хайдеггера.
257
См. «От Софии с любовью» в настоящем сборнике.
258
Впрочем, смерть и есть главный социальный институт.
259
И, конечно, где satura, там и (вполне ожидаемая) сатира. Впрочем, ёрник из автора средненький — слишком заметно, что «это ведь он всё суриозно».
260
Приём не нов. Первым, кажется, был Набоков, пристроивший рекламную выжимку «Ады» в текст романа. «Бесконечный тупик» Галковского заканчивается рядом рецензий на «Тупик» — исчерпывающим, по мнению автора, типовые реакции на его текст. Рецензия на сборник рецензий в самом этом сборнике рецензий тоже наверняка где-то уже была, — «а, впрочем, и Бог с ним».
261
Одна наша отдалённая знакомая — увы, виртуальная, — ныне обитающая в Америке, вспоминала об этом так: «Ко мне приводили еврейских мальчиков. И они читали мне Мандельштама. Как будто я неграмотная».
262
Характерно, что это не осознавалось. В советское время многие верили, что за семидесятые годы были написаны тонны литературы «в стол». Более того, многие хвастались, что у них в столе «что-то лежит». Увы, когда пришла пора отвечать за базар и вскрывать потайные ящики, оказалось, что там пусто: нет даже интересных личных дневников того времени, «хотя казалось бы». Зато обнаружились горы «запрещённого», переписанного от руки или перестуканного на пишмашинке, а также ксеренного и набитого на ленты. Были люди, положившие многие годы жизни на эти труды. Я знаю одну тётеньку, перепечатавшую на машинке все три тома «Архипелага ГУЛАГ», и одного дяденьку, который на работе занимался переписыванием от руки томов «Агни-Йоги».
263
См.: «О советской книге» в настоящем сборнике.
264
Чтобы было понятно, «как такое возможно», применю метод этого автора к себе. Если, скажем, Золотоносову попадётся на глаза эта книжка и он захочет уличить меня в антисемитизме, он напишет, что выражение «образованный неадкват», очевидно, намекает на его, Золотоносова, еврейство: ведь слово «образованный» очень похоже на слово «обрезанный», особенно если ему обрезать суффикс (что само по себе того-с!) и заменить одну гласную (а это уже намёк на неогласованный текст на иврите), слово же «неадекват», очевидно, имеет смысл «не адекватный национально, имеющий неправильное происхождение». Всё, сдавайте тапочки, я шифрующийся антисемит. И теперь на меня можно и нужно доносить в ПАСЕ, запрещать в законодательном порядке и лечить электричеством. Кстати, тот же Золотоносов обнаружил антисемитизм и у Мандельштама.
265
Об этом я узнал случайно и, что называется, проникся. Чтобы не смазать впечатление, воспроизвожу дневниковую запись на эту тему:
23 мая 2001 года
Вчера в книжном магазинчике около найшулевского логовища (где переходно экономят). Там несколько комнат (в том числе — нотный букинист, а теперь ещё и востоковедение сделали отдельно) и, помимо прочего, «буфет» — нечто вроде пародии на советские заведения с тем же названием. Предлагается гречневая каша с сосисками в пластмассовой посудинке, какие-то сырки и прочий ностальгический ужас.
Иван, оголодав, решается съесть что-то относительно безобидное — какой-то «йогурт». Я «составляю компанию». Пристраиваемся в уголке. За соседним столиком сидят трое: пожилой дядька с хорошо развитой плешью, обрамлённой сединами, тощий мужик «за сорок» с карандашной твёрдостью во взоре и подсевший к ним юноша бледный со взором потухшим. Разговаривают они громко и вкусно, так что хошь ни хошь, а слушать приходится. Впрочем, слушать интересно. Юноша оказывается литинститутовским. И жалуется, как водится, на свою студенческую долю. У него, у юноши, проблема — он никак не прорвётся с зачётом через Чудакову. «Я ей торт принёс здоровенный» — сокрушается юноша, теребя шевелюру, «а она его вот так в сторону отодвигает и сразу вопрос: когда запретили такого-то?»
Дальше по ходу разговора выясняется, что вопросы, которые задаёт М.Ч., сводятся ровно к этому — кого когда проклятые коммуняки запретили, репрессировали или подвергли иной какой-нибудь каре. Что парню сугубо неинтересно, да и к тому же: «я с ней поспорил как-то прямо на лекции. Она говорила, что у Мандельштама в строчке «но не волк я по крови своей» содержится косвенный донос на Булгакова, который за год до того сказал, что…» — конца фразы я не расслышал, потому что дядька с плешью включился и стал учить юношу жить. Голоса смешались и выплыла только конечная фраза — «…она же за демократию глотку перегрызёт». Дальше бедолага признался ещё в одном грехе, а именно в том, что ему нравится музыка нового-старого гимна. «Я только про музыку сказал!» — оправдывался бедолага, «я не про слова ни в коем случае, а она как понесла…»
266
Надо сказать, что такая идеологическая бдительность прямо наследовала советской. Советские товарищи тоже обожали находить двойные и тройные смыслы, — клонящиеся, разумеется, к низвержению советской власти, — в самых невинных вещах. Юрий Богомолов рассказывал такую байку (цитирую по публикации в «Известиях»):
Еще в довоенные годы над кинематографом был поставлен очень политически подкованный начальник. Фамилия его была Дукельский. А может, другая — неважно. Он по должности отсматривал все картины, делал авторам замечания. Одна из них не вызвала никаких нареканий (что было редкостью), но вдруг его сознание обожгло последнее слово в картине: «КОНЕЦ».
— Конец чего? — спросил он расслабившегося режиссера. — Света? Советской власти?
— Что вы… Как можно! Конец фильма.
— Тогда так и напишите.
Так и стали писать с тех пор.
Впрочем, через строчку тот же автор ниже приводит другую историю, подтверждающую, что опасения цензора были не напрасны:
Спустя много лет, когда все искусства праздновали вслед за Октябрем свои пятидесятилетия, был выпущен красочный плакат «50 лет — советскому цирку». Вся интеллигенция веселилась, вычитав в нем своё.
(Мне, кстати, всегда нравилось это самое «конец фильма»: оно звучало точнее и менее безнадёжно, чем безнадёжный американский «The End», который, как мне казалось, был уместен только в том случае, если все герои фильма окочурились в финале. Так что товарищ Дукельский задал вполне уместный вопрос и к тому же заложил основы хорошей традиции — которую теперь, скорее всего, похерят, чтобы «сделать как у людей»).
267
Или те, кто его контролируют.
268
Которые откровенно рекламируются именно в качестве одуряющих снадобий. «Отправь голову в отпуск» — такая реклама украшала вагоны метро в 2005 году. Рекламировалась новая серия романов в мягких обложках от какого-то «издательства Амадеус». Та же реклама шла по телевидению, на радио, на придорожных щитах (именуемых почему-то «биллбордами») и т. п. Характерно, что «романы» от «Амадеуса» анонимны, то есть пишутся литнеграми конвейерным способом. Книжка стоип 15 руб. — это цена бутылки плохого пива.
269
Хотя разница на самом деле невелика, особенно сейчас, когда целью гуманитарных штудий стало всё то же потребление, «удовольствие от текста» — точнее, от тех его частей, которые обычно шли в утиль. Профан скучно жуёт мягкое, а умница-гуманитарий грызёт мосолыжки, высмактывая костный мозг «подразумеваемого». Которое вкуснее самого текста «для тех, кто понимает».
270
Исключением были страны народной демократии, печатавшие вполне советскую литературу по советским же заказам. Например, замечательно оформленные русскоязычные детские книжки чехословацкого издательства «Артия» с иллюстрациями Трнки были, конечно, советскими — по любому счёту. То же самое можно сказать о книгах, изданных в ГДР. Мне попадались также детские книжки болгарского изготовления.
271
Классический пример тому — булгаковская «Мастер и Маргарита», которая входила сразу в два канонических корпуса — советской и антисоветской литературы. Впрочем, точности ради заметим, что разница между этими двумя текстами всё же существовала, хотя и постепенно уменьшалась. Сначала «классическим советским» считался «журнальный» текст, с многочисленными купюрами, а антисоветским — французское издание, где купюры были не только восстановлены, но и выделены курсивом — видимо, для вящего устыжения советской власти. Потом, после выхода «зелёного тома», где практически купюры были восстановлены, разница свелась буквально к нескольким словам, из которых принципиальным было всего одно: в советском изводе оно звучало как «жалоба», в антисоветском — как «донос». Текст со словом «жалоба» считался признанным шедевром советской литературы, текст со словом «донос» был драгоценной жемчужиной литературы антисоветской.
272
В этом случае на первой странице, которая играет роль авантитула, воспроизводился логотип издательства — буквы «И*Л» «Иностранной литературы», летящий спутник «Прогресса» и т. п. В качестве особой вольности для некоторых избранных дозволялось указывать название не издательства, а серии — глобус с альфой и омегой для прогрессовской линейки «Языковеды мира», повёрнутая корешком к читателю книжечка «литпамятников» с вычурным «ЛП» etc.
273
Чтобы дать почувствовать, как это смотрелось, воспроизведём тексты со вторую и третьей страниц двух книг — сборника американских социологических текстов (разумеется, цензурированный, притом распространявшийся «в узких кругах», то есть с клеймом «для научных библиотек») и с белого тома «лурьевского» перевода Демокрита. Начнём с социологического сборника.
Разумеется, никакой особенно новой или интересной информации здесь не содержится — но самый вид англоязычного текста и названия неведомых «тамошних» издательств напоминало советскому читателю о ином прекрасном мире, слабый отсвет которого, этакое оброненное «жароптицево перо», ему показали.
А вот другой пример, с книгой Лурье.
Здесь имеет место очень тонкая игра в лощёный немецкий филологический академизм, «пир духа» — начиная от демонстративного V вместо U (в классической латыни буквы U не было, его отсутствие «маркирует стиль») и кончая снобским «LENINOPOLI». Жароптицево перо переливается всеми цветами радуги.
274
Но не только. Вспомним, например, монументальность советских надписей и вывесок, — например, магазинных. Иногда название магазина буквально вмуровывалось в стену. Предполагалось, что помещение, отведённое под «ХЛЕБ» или «МОЛОКО», отведено под них навеки. Идея, что на месте молочного магазина может проклюнуться табачная лавка, а потом — ресторан быстрого обслуживания, мебельный салон или кегельбан, была совершенно чужда советскому образу жизни. Изменение функций помещения воспринималась обычно как катастрофа, потрясение устоев («нашу булочную с улицы убрали… гады»). Кстати сказать: по законам сохранения («ежели где чего прибавится, от чего-то отымется и наоборот») у некоторых советских вещей конвенциональными стали те свойства, которые, казалось бы, должны оставаться неизменными. Классический пример — многократное использование одноразовых упаковок. Я знаю случай, когда жестяная коробочка от зубного порошка — с аккуратной надписью «зубной порошок» — сберегалась несколькими поколениями и использовалась для самых разных нужд, включая хранение драгоценностей. То же касалось и книгопечатной продукции. Опять же, помню «Манифест коммунистической партии» довоенного года издания, поля которого потом послужили для детских упражнений в чистописании, потом он стал опорой для шатающейся ножки дачного кухонного стола, потом закрывал собой дырку в кроличьей клетке и в конце концов — в 1988 году, если быть точным — пошёл на растопку. «Книга послужила».
275
Впрочем, иногда эту язву покрывала суперобложка. В отличие от самой книги, в которую цена была вмурована «где надо», «супер» её стыдливо прятал на клапане — иногда сверху, иногда снизу.
276
На это один человек, тонко разбирающийся в предмете, заметил:
О напечатанной цене: это не было советским изобретением. Вот несколько образчиков из моей библиотеки:
«Господа нашего Иисуса Христа Новый Завет», СПб., 1823 — «цена в переплете 2 руб. 25 коп». — прямо на титульной странице.
«Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н. Д. Жевахова», Мюнхен, 1923 — «цена 1 доллар [почему-то]. Можно покупать у автора: Italia… И у издателя: Muenchen…» — на обороте последней страницы текста (после которой еще два листа оглавления).
«Српске народне песме», Крф, у Државноj Штампариjи Кральевине Србиjе, 1918 — «цена 1 франак» на последней странице обложки.
«Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка», Нью-Йорк, 1918 — «цена в переплете 1 д. 50 с». на первой странице обложки.
«Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке…», Москва, 1903 — «цена 60 коп». на титульной странице.
А. и Т. Фесенко, «Русский язык при Советах», Нью-Йорк, 1955 — «цена: $3.00» на последней странице обложки.
Я тоже встречался со старыми книгами, на которых проставлялась цена (часто — двойная: «в переплёте» и «без переплёта»). Это были именно старые книги, ещё тех размеренно-благодушных времён, когда любой скачок цен воспринимался как катастрофа, — что, например, делало возможным издание толстенных справочных книг «по ведению хозяйства», где перечислялись цены фунта свинины или баранины на разных рынках, с указанием предела, до которого возможно торговаться. Потом всё изменилось, но книги, как товар консервативный, довольно долго сохраняли на себе эти знаки прошедшей эпохи. Однако советские ценники были иной — а именно, «плановой» — природы. Здесь всё по Витгенштейну: значение явления есть его применение, то есть использование. Если книгу, на которой была пропечатана её стоимость, можно было продавать по той цене, которую устанавливает книгопродавец, то советские цены на книги были «настоящими» (см. ниже о советских букинистах).
277
Разумеется, это касалось только советских книг. Некоторые «буки» принимали книги дореволюционных изданий, которые вполне официально можно было продавать задорого. Классическим примером были разнообразные дореволюционные издания ницшевского «Заратустры», которые можно было найти, скажем, на втором этаже московского «Дома Книги»: это удовольствие стоило от сотни. Кое-какие довоенные издания «лежали по полтиннику» или «по четвертному». Прочее солидновозрастное старьё шло примерно в два раза дороже исходной цены. Однако книга, опознанная как советская, не имела официального права быть проданной выше своей номинальной цены, даже если это было очень редкое издание. Здесь начиналось царство «книжных жучков», «спекулянтов» — и его легального аналога, так называемого «книгообмена» (который был производным от спекулянтского чёрного рынка, а не наоборот, хотя бы потому, что бартерные «баллы», выставляемые книгам оценщиками, точно соответствовали спекулянтским денежным ценам: если трёхтомник Вознесенского стоил на Кузнецком «три красных», то обменять его можно было, скажем, на «Мастера», который стоит те же тридцать). Поэтому первым симптомом конца советского книжного дела было появление торговли книгами «по договорным ценам» — то есть по тем же спекулянтским минус магазинная двадцатипроцентная (!) доля.
278
Римская сатира. Пер. с латинского. Серия «Библиотека античной литературы» — М.: «Художественная литература». 1989. Тираж 100 000 экз.
279
Лукиан из Самосаты. Избранная проза. — М.: Правда, 1991. Тираж 200 000 экз.
280
Пример — «Диалоги» Платона 1986 года издания, изданные стотысячным тиражом. Несмотря на то, что в окраинных магазинах эту книгу можно было купить почти спокойно, в день её появления в московском Доме Книги имело место настоящее столпотворение — с огромной очередью, собравшейся за три часа до открытия магазина, с милицией, следившей за порядком, с беготнёй по лестнице, ведущей на второй этаж в отдел философии и прочими узнаваемыми приметами «раздачи дефицита».
281
Таким тиражом был издан первый том «Фрагментов ранних греческих философов» в «научной» серии «Памятники философской мысли». Книжка, впрочем, «лежала» — то есть спокойно продавалась в «Академкниге» на улице Горького (Тверской), не вызывая ажиотажа.
282
Структурализм: «за» и «против». Сборник статей. — М.: Прогресс, 1975. Тираж 10.000 экз.
283
Пока что это (в высшей степени любопытное) собрание разорзненных замет, посвящённых дизайну и полиграфии, не издано на бумаге. Желающие могут ознакомиться с ним по электронному адресу [http: //www. artlebedev. ru/kovodstvo/].
284
Всё тот же понимающий человек объясняет: «Литературная» — это чуть переделанная (в сторону улучшения: пара букв изменена) гарнитура «латинская», созданная фирмой Бертгольда в 1899 г. для латинского и в 1901 г. для русского алфавита.
285
Опять же — ехидный комментарий специалиста: «Обыкновенная» и «обыкновенная новая» — это официально используемые названия шрифтов фирмы Лемана, последняя четверть XIX века. Существовали в массе вариантов разных пропорций, не только узких, но и широких по-нынешнему. Последний раз «обыкновенная новая» исправлялась к 4-му изданию ПСС Ленина. Кое-что издавалось и другими дореволюционными гарнитурами, вроде «академической» (тот же Бертгольд, 1910) или «елизаветинской» (тот же Леман, 1904–1907) и др. Кое-что — новыми, вроде «школьной», «журнальной», «Балтики» и др.
286
Опять же, для советского образованца «академическая» гарнитура подразумевала некий скрытый отсыл к шрифтовому набору горьковскому издательству «Academia», к первым советским «культурным» книжкам с обложками Белкина и предисловиями Луначарского, а через то — к образу «умытой и причёсанной соввласти, дружащейся с интеллигенцией». Таким образом, книги, набранные «академической гарнитурой», воспринимались как «интеллигентские». Это работало и в обратную сторону — книги, имеющие репутации «чтения для образованного сословия», задним числом вспоминались как набранные «академической» гарнитурой. Не ходя далеко за примерами — я сам, готовя эту статью, поймал себя на мысли, что вспоминаю томик Гессе с аверинцевским переводом «Игры в бисер» как набранный именно академической гарнитурой — в отличие от аптовского «синего» тома. Поход к книжному шкафу показал, что я ошибаюсь: «аверинцевский» Гессе набран советским таймсообразным шрифтом. Обзвон друзей и знакомых подтвердил мою догадку: большинство из них воспринимало «аверинцевский» и «аптовский» переводы как набранные разными шрифтами, причём именно «аверинцевский» воспринимался как набранный «академией». Иногда кажется, что любовь советского интеллигентского сословия к «академической гарнитуре» иногда использовалась (сознательно или бессознательно — сказать трудно) в видах повышения популярности некоторых книг. Так, «макулатурная» «Библиотека зарубежной классики» набиралась именно «академией» — именно таков, например, томик Фолкнера издательства «Правда» 1986 года.
287
И ещё немного о печати. Советская книга может быть изготовлена только «высокой» или «офсетной» печатью, других вариантов не существует. Ротапринт, «ксера», фотокопия, мимеограф, светопечать и т. п. означают ведомственную и/или подпольную книгу.
288
Строгости по части шрифтов, конечно, изменялись со временем. «Сталинские» книги не содержали букв без засечек вообще — разве что на корешке книги. Более того, существовали шрифты особо засечистые — такие, что у букв «З» или «Э» нижняя засечка превращалась в рубец, чуть ли не крючок. Потом эти странные шрифты куда-то пропали. Ещё одна странность сталинской эпохи — любовь к имитации прописи. Довольно часто переплёт украшала аккуратно выполненная вручную надпись, как бы выведенная пёрышком аккуратного школьника. В дальнейшем этот странноватый приём стал применяться очень редко. Как бы то ни было, буквами без засечек можно было пользоваться только в букварях и ещё «на кумаче транспарантов». Потом, при Хруще, начались вольности: рубленые шрифты стали появляться даже в оглавлениях и указателях. Правда, в брежневские времена многое вернулось на свои места, но уж на обложках-то своё место несерифные шрифты отвоевали.
289
Согласно легенде — вероятно, соответствующей действительности — апостроф на месте «ъ» возник из-за того, что сразу после принятия 10 октября 1918 года Советом Народных Комиссаров Декрет о переходе на новую орфографию «без буржуазных излишеств и капиталистических правил» революционные матросы, пройдясь по типографиям, выкинули из наборных касс все отменённые большевиками буквы, то бишь яти, ижицы и фиты.
290
Очертим временные рамки. Советские газеты начали использовать «ъ» в двадцатых. Но полное и окончательное возвращение «Ъ» имело место только во время Великой Отечественной: мне попадались отдельные книжки с апострофами на месте «ъ» с годами издания конца тридцатых. Тогда же имела место попытка восстановления буквы «ё». Опять же, легенда гласит, что лично товарищ Сталин поставил две точки над «ё» в каком-то своём приказе — после чего передовица «Правды» вышла «вся как в маковых зёрнышках». Легенда сомнительная — хотя бы потому, что полного возвращения «ё» так и не произошло. Интересно, что люди, выучившиеся грамоте в раннесоветское время очень часто так и остались непривыкшими к «ъ». Мой дед до конца жизни использовал на письме вместо «ъ» апостроф (или, как он говорил, «запинание»).
291
Не стоит путать эту ситуацию с систематической путаницей немецкого «h» с русским «г» и чтение немецкого eu как «е», а не как «ö» или «ё» (в результате чего Хитлера называют Гитлером, а Фройд — Фрейдом). В этих случаях хотя бы имели место сложные культурно-языковые причины, а в случае с Рёнтгеном — просто глупая оплошность.
292
Возможно, впрочем, повлияли остатки уважения к библейскому Ионе.
293
Правда, шедевров беспереносной полиграфии в СССР не делали, считая это дело ненужным баловством. В то время как те же испанцы умудрились изготовить юбилейное издание «Дон-Кихота» без единого переноса, советских книг аналогичного уровня не существовало.
294
Засим следует некий сложный сюжет с обмолвками и недоговорками. Предоставим, однако, чтение читателю, а распутывание узелков и вытаскивание заноз из текста — фэнам Бориса Натановича, благо у него их много. Меня здесь интересует прежде всего картинка.
Константин Крылов – популярный российский публицист и политолог, главный редактор сайта Агентства Политических Новостей и журнала «Вопросы национализма», один из идеологов национал-демократического движения.Произведения Константина Крылова отличаются яркостью и остротой; главный вопрос, который его занимает – положение русского народа в современной России. Как пишет К. Крылов, русский национализм давно уже принял цивилизованные формы. Сейчас русские националисты, по сути, единственные европейцы в России – хотя бы потому, что только русские националисты хотят создать в России национальное государство европейского типа.
Книга посвящена вопросам, обычно относимым к области социологии, а именно человеческому поведению. Излагаются основы формальной теории поведения как особой дисциплины, предполагающей определенный подход к своему предмету. На этой основе строится теория нормы и формальная этика. Кроме того, дается историческая интерпретация отдельных положений теории, представляющая самостоятельный интерес.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
О книге: Автор книги – не тренер по аэробике, а обычный человек, который похудел за несколько месяцев на 25 кг. Было тяжело, мучительно, зато не очень обременительно по времени, а главное – работает. Книжка представляет собой применение определённой системы взглядов – назовём её мягко «правоконсервативной», но можно и не стесняться и сразу сказать «фашистской», если под «фашизмом» понимать всё неугодное нынешним Хозяевам Дискурса. Применение к себе лично. К собственному телу, если быть совсем точным. При этом тут нет никакой «политики» в прямом смысле слова.
Существуют определенные принципы построения криминологических портретов преступников. В данной работе они также были применены, но с учетом тех особенностей, что криминологический портрет был составлен в отношении исторической фигуры и политического деятеля. Автором прослежен жизненный путь Степана Бандеры во взаимосвязи с историческими событиями, через которые он проходил, и теми людьми, которые его окружали. Рассмотрено влияние националистических взглядов Бандеры на формирование его личности. В ходе исследования использовались частнонаучные методы, в особенности метод исторического анализа.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.