Нет пророка в своем отечестве - [4]

Напрасно также учил чиновников Вильк, что принимать угощения от обывателей нехорошо. Прежде всего и обывателю приятно показать себя иногда добрым хозяином, а во-вторых, никого к этому не принуждают – так уж принято. Речи Вилька вызывали всеобщее возмущение. «Господа, не притворяйтесь глухими, когда вам говорят дело, – сказал он. – Не нос для табакерки, а табакерка для носа».

Последние слова священник и помощник судьи поняли как намек, потому что оба нюхали табак.

Спросил я как-то одного чиновника, что думают о нем, то есть о Вильке.

– А почем я знаю, – сказал он. – Ни мужик, ни ксендз, ни шляхтич, ни чиновник, – вот так-то! Я даже думаю, не переодетый ли он...

– Кто?

– Ба! Вот до этого-то я и не могу додуматься.

С крестьянами Вильк обходился все-таки получше. Он завоевал привязанность своих батраков, которых у него стало шесть. «Я, – писал он, не миндальничаю со своими людьми; каждый из них должен выполнять свои обязанности, хочет он того или нет. Не поверишь, до чего бесит меня сентиментально-приторная литература для народа. Несколько таких книжек я привез из Варшавы. В одной, например, я нашел весьма трогательное повествование о том, как beatus[16] Кукуфин держал речь к народу и...

...Уча народ с великим пылом,

На локтя два над лугом воспарил он,

чем „набожных поселян“ растрогал до того, что все, кто воровал, перестали красть, а пьяницы выгнали корчмаря из села вон. Мораль заканчивается тем, что гораздо лучше быть добрым, чем злым, ибо доброго барин любит, а злого не любит.

Эти книжки я швырнул в печку. Советы, которые там даются господам, стоят не больше. Автор, например, поучает:

„Пожмите иногда мозолистую руку престарелого поселянина, разделяйте сельские забавы; пусть иногда барышня покружится в быстром танце с проворным пареньком; пусть барич подаст холеную руку сельской деве, пусть попросит ее спеть песенку...“

Я тут не кружусь с ними в быстром танце, не любезничаю с девой и не напиваюсь с мужиками в корчме. Я предпочитаю иногда сказать: „Эй, Бартек, пора бы подумать о пшенице! Игнац, приведи своего вола, – я пущу ему кровь. Францишкова, убирайте лен, он уже осыпается“ и т.д. Книжки должен писать тот, кто знает нужды людей, для которых пишет, а если нет, так пусть уж лучше воробьев стреляет. Пока что я доволен своими людьми и живу с ними хорошо...»

Однако не всегда бывало хорошо. Мжинек, имение Вилька, находился по соседству с Хлодницей, имением господ Хлодно – людей весьма знатных, de la plus haute societe[17], – с которыми меня познакомил мой приятель. Так вот по ночам хлодницкие крестьяне (как это бывает между соседями) учиняли потравы у Вилька на полях и пастбищах. В таких случаях Вильк был неумолимо суров. Мало того, что, собрав своих людей, он прогонял хлодницких крестьян, причем кое-кому, видно, изрядно доставалось, он еще занимал их скот и в конце концов чинил иск у войта. «Для меня, – писал он, – не так важны эти потравы, но я хочу отбить к ним охоту». И вот пошли всякие распри. Любопытный ответ дал один из обвиняемых на вопрос, зачем он пас скот в хлебах господина Гарбовецкого:

– Какой же он господин, коли сам за плугом ходит; такому не грех и поле потравить.

Мой знакомый считал этот ответ замечательным. «C'est magnifique, magnifique![18] – повторял он. – Однако же это доказывает, – говорил он, – что и у простого народа есть известное... comment cela s'appelle-t-il?[19] известное предчувствие той идеи, которую французы выражают словами: noblesse oblige»[20].

В связи с этим делом Вильк завязал более близкие отношения с господами Хлодно и бывал там впоследствии довольно часто.

– Признаться, – сказал мне господин Хлодно, – когда Вильк вошел в первый раз, мы и впрямь смотрели на него как на волка, nous l'avons regarde tout-a fait comme un vrai loup[21].

Но именно в их доме и разыгралась самая важная часть его истории, поэтому я и опишу их отношения обстоятельно. Семья Хлодно состояла из хозяина, хозяйки и двух дочек: Люци и Богуни, маленькой, примерно тринадцатилетней девочки. Разумеете, в таком богатом доме не могло не быть еще и учительницы-француженки (полек там не держали). Учительницу звали мадемуазель Жильбер, что, впрочем, для нас не имеет значения.

Когда Вильк вошел в салон господ Хлодно, мадам Хлодно трижды направляла на него свой лорнет; ей хотелось узнать, что это за человек. К счастью, его происхождение там было известно. К тому же у Вилька была благородная внешность и непринужденное обхождение, поэтому он обычно сразу нравился. Люци посматривала на него с любопытством, а маленькая Богуня, робкое и грустное дитя, уставилась на него своими печальными глазками. Господин Хлодно представил его так:

– Ma chere[22], это господин Вильк Гарбовецкий, которым ты, кажется, интересовалась.

После чего он повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Барыня, уже успевшая осмотреть Вилька, ответила, не глядя на него:

– Я слышала, что он наш сосед?

– Совершенно верно, хозяйничаю в Мжинеке.

– Почему же до сих пор мы не имели счастья видеть его?

– Были у меня дела более неотложные, у себя дома.

Этот ответ, столь же нелюбезный, сколь дерзкий, произвел, однако, неожиданный эффект. Барыня подняла глаза от рукоделия и смерила Вилька с ног до головы. Ответ ей понравился Действительно, чтобы так ответить, надо было быть наглецом либо иметь право обидеться на слишком холодный прием. Барыня вспомнила, что ее собеседника зовут Вильк Гарбовецкий, потому и промолвила несравненно более сладко: