Нет прохода - [25]

Он незаметно вложил свой подарок в руку Маргариты, которую она протянула ему в знак приветствия, когда он пришел к ним в день обеда.

— Вы впервые встречаете день Нового Года в Англии, — сказал он. — Позвольте мне помочь вам сделать его похожим на день Нового Года у вас на родине.

Она поблагодарила его немного принужденно, взглянув на футляр и не зная, что может в нем заключаться. Открыв его и увидев тот простой вид, под которым Вендэль сознательно сделал ей свой маленький подарок в знак памяти, она сразу же поняла те причины, под влиянием которых он действовал. Она повернула к нему свое лицо с ласковым взглядом, который говорил: «Должна сознаться, что вы угодили и польстили мне». Никогда она не была так очаровательна в глазах Вендэля, как в этот момент.

Ее зимнее платье — темная шелковая юбка с черным бархатным корсажем, доходящим до шеи и мягко окружающим ее опушкой из лебяжьего пуха — увеличивало, благодаря контрасту, ослепительную белизну ее лица и красоту ее волос. И только, когда она отвернулась от него к зеркалу и, сняв брошь, которая была на ней, приколола его новогодний подарок, Вендэль отвел от нее свой взор и сделал открытие, что в комнате есть еще другие лица, кроме Маргариты. Он только теперь сообразил, — что руки Обенрейцера нежно завладели его локтями. Он только теперь услышал слова Обенрейцера, благодарившего его за внимание к Маргарите с чуть заметной насмешкой в голосе. («Такой простой подарок, дорогой сэр, и сколько им выказано тонкого такта!»). Он только теперь заметил впервые, что в комнате был еще один гость, кроме него, и единственный при этом, которого Обенрейцер представил ему, как соотечественника и друга. У друга было лоснящееся лицо, друг был достаточно плотной комплекции. По-видимому он был в осеннем периоде человеческой жизни. В течение вечера он обнаружил две необыкновенные способности: способность молчать и способность опорожнять бутылки.

Мадам Дор не было в комнате. Когда они сели за стол, то не было заметно, чтобы для нее предназначалось где-нибудь место. Обенрейцер объяснил, что «у доброй Дор есть простая привычка обедать всегда в полдень. Позднее вечером она принесет свои извинения». Вендэль удивился, неужели по этому случаю добрая Дор переменила свои домашние обязанности и перешла от чистки перчаток Обенрейцера к приготовлению ему обеда? Последнее было во всяком случае верно: все до одного поданные блюда были прямо произведениями кулинарного искусства, которое оставило далеко за собой грубую и элементарную английскую кухню. Обед был положительно превосходен. Что же касается вин, то бессловесный друг только поводил глазами в торжественном восторге. Иногда он говорил: «славно», когда приносилась полная бутылка; иногда вздыхал: «ох», когда убирали пустую бутылку; вот все, что он вносил в веселье вечера.

Молчание иногда бывает заразительно. Занятые своими личными заботами Маргарита и Вендэль, казалось, чувствовали на себе влияние бессловесного друга. Вся ответственность за поддержание разговора легла на плечи Обенрейцера, и он мужественно выдерживал ее. В качестве просвещенного иностранца он раскрыл свое сердце и стал воспевать хвалебные гимны Англии. Когда исчерпывались другие темы для разговора, то он возвращался к этому неистощимому источнику и снова изливал столь же обильный поток слов, как и раньше. Обенрейцер отдал бы руку, глаз или ногу за то, чтобы родиться англичанином. Вне Англии нет ничего того, что соответствовало бы английскому «home», нет ничего подобного уголку у камина, нет такого существа, как красивая женщина. Его дорогая мисс Маргарита не отнесется к нему строго, если он объяснит ее привлекательность тем предположением, что вероятно некогда к их темному и неизвестному роду была примешана английская кровь. Взгляните на этих англичан и посмотрите, что это за рослый, ловкий, плотный и сильный народ! Взгляните на их города! Какое великолепие в их общественных зданиях! Какой удивительный порядок и чистота на их улицах! Подивитесь на их законы, соединившие принцип вечной справедливости с другим вечным принципом фунтов, шиллингов и пенсов! А применение этого принципа ко всем гражданским правонарушениям, начиная от нанесения оскорбления чести человека и кончая нанесением повреждения его носу! Вы обесчестили мою дочь — фунты, шиллинги, пенсы! Вы сбили меня с ног, дав мне по физиономии — фунты, шиллинги, пенсы! Где же остановится материальное благополучие такой страны? Обенрейцер, мысленно предугадывая будущее, был не в силах увидать конец этому благополучию. Обенрейцер просил разрешения выразить свой энтузиазм, по английскому обычаю, тостом. Вот окончен наш скромный маленький обед, вот на столе наш скудный десерт и вот поклонник Англии говорит речь, подчиняясь национальным обычаям! Пью за белые утесы Альбиона, м-р Вендэль, за ваши национальные добродетели, за ваш восхитительный климат и за ваших обворожительных женщин! За ваши очаги, за ваш домашний уют, за ваш habeas corpus и за все ваши другие установления! Одним словом — за Англию. Гип-гип-гип! Ура!

Едва замолкла последняя нота здравицы, произнесенной Обенрейцером в честь Англии, едва бессловесный друг успел осушить до дна свой стакан, как веселое пиршество было нарушено скромным стуком в дверь. Вошла служанка и направилась к хозяину, неся в руках маленькую записку. Нахмурив брови, Обенрейцер вскрыл записку. Прочтя ее с выражением неподдельной досады, он передал письмо своему соотечественнику и другу. Вендэль воспрянул духом, следя за всем этим. Не нашел ли он союзника в этой маленькой досадной записке? Не наступал ли, наконец, долгожданный им случай?