Нет ничего невозможного - [51]

Тремя часами позже я выхожу на горный гребень вблизи вершины. Восхождение потребовало максимальной концентрации и усилий; покинув стену, по которой я взбирался, я чувствую, как энергия иссякает, а уровень адреналина растет.

Осенью дни становятся короткими, и когда я добираюсь до металлического креста, установленного кем-то на вершине Маттерхорна, уже вечереет. Я смотрю вниз и вижу, что над дном долин начинает нависать тень. Мне хочется, чтобы было лето, чтобы горы не были заснеженными. Пару лет назад на спуск из этой точки в Червинию, поселок у подножия, я потратил всего пятьдесят шесть минут. Теперь мне кажется, что спуск по гребню горы будет намного более долгим и сложным, — путь покрыт снегом и льдом, и ничто не указывает на наличие короткой дороги, по которой можно было бы спуститься напрямую.

Пока я осторожно спускаюсь, тень Маттерхорна удлиняется в сторону востока; она будто рисует огромную стрелку, указывающую мне направление. Меня настигает ночь. Я включаю налобный фонарик и ищу дорогу получше. Гребень горы — не такой уж сложный ландшафт, но это очень открытое место, а в таких условиях прыгать с камня на камень нельзя; тем не менее я ощущаю уверенность и двигаюсь в хорошем темпе.

И вдруг я понимаю, что правая кошка зацепилась за что-то на левой ноге, а тело начинает медленно заваливаться вперед; я пытаюсь высвободить ногу, чтобы перенести ее и поставить перед собой, но кошка зацепилась за штанину. Я ничего не могу сделать. Тело падает в пустоту, я повисаю вниз головой. Первый удар приходится на плечи, я будто соскальзываю еще дальше вниз. Ничего не вижу. Второй удар приходится на спину.

За все время, что я себя помню, я дважды был убежден, что текущий момент — последний в моей жизни. И это был первый раз. Я думал, что сейчас все закончится. Пока я падал, успел только пробормотать: «Вот дерьмо!» — тихо, будто боясь кого-то разбудить, и полный злости на себя самого. Я не думал ни о чем, только о том, чтобы сгруппироваться, насколько могу, и уменьшить силу ударов; одновременно я пытался хоть за что-то ухватиться и избежать того, что, казалось, могло привести только к одному финалу.

В ходе одного из этих движений моя рука застряла между каменными блоками, и мне удалось затормозить падение. Я поднялся как мог. Все тело дрожало, дыхание ускорилось под воздействием адреналина. Мне хотелось то ли кричать изо всех сил, то ли исчезнуть, слиться с окружающим миром. Через минуту, когда испуг прошел, я быстро проверил, какие травмы получил. Обнаружил подвывих плеча, на которое пришелся первый удар, — но для меня такое повреждение совсем не новость, и я быстро вправил его обратно. На ногах было много синяков и один небольшой порез, как раз там, где кошка зацепилась и разорвала штанину. Я понял, что ничего серьезного не случилось, и продолжил спуск. Во время первых шагов ноги еще подрагивали, и я уселся на камень. Постепенно нормальный темп восстановился.

Через десять с половиной часов после старта я вновь оказался в Церматте. Там я зашел в супермаркет и купил пиццу, чтобы съесть по дороге в Тинь. И другие спортсмены, и тренеры всегда говорили, что я родился в рубашке. Но в отличие от них я знаю, что за этой рубашкой нужно постоянно ухаживать — стирать, гладить, чинить, — чтобы она не выгорела и не измялась. Постоянно ухаживать.

Стефан

И все же удача — не самый преданный товарищ.

Как и каждое лето, я находился в перевалочном пункте Мальниу в Сердани. Обычно я проводил там половину школьных каникул, помогая отцу. Я готовил бутерброды и яйца с фасолью, варил кофе, складывал одеяла, подметал комнаты или накрывал на стол, где ужинали горные туристы, направлявшиеся по маршруту GR-11 или в сторону озер. Работа в перевалочном пункте обязывает рано вставать и поздно ложиться: завтрак подается на рассвете, а вечером обязательно нужно навести порядок. Но между первым приемом пищи с утра и моментом в середине дня, когда начинают приходить люди, остается приличный промежуток. Мы с сестрой пользовались им, чтобы соревноваться на тропах вокруг дома, только не бегом, а лазая по стенам и хватаясь за выступы между каменными блоками. По вечерам, прежде чем наступало время подавать ужин, если было холодно, мы разжигали дровяную печь и листали многочисленные журналы, разбросанные по столовой. Шел 2000 год, мне было тринадцать лет, и обложка одного из номеров журнала Desnivel[50] заставила меня открыть рот от удивления. На ней был изображен лыжник, тепло одетый, с широко расставленными на наклонной поверхности ногами. Надпись гласила: «Даво Карничар спускается с Эвереста».

— Ни фига себе, смотри! — крикнул я и показал обложку сестре. — Как думаешь, можно спуститься с Эвереста на лыжах?

Мы бросились листать страницы, где было подробно описано, какой именно спуск измыслил и осуществил Даво; я был поражен упорством и техникой этого словенского лыжника.

Сам я никогда не спускался с крутой горы на лыжах, но по какой-то необъяснимой причине некоторое время был убежден, что умру в двадцать один год, спускаясь на лыжах с К2[51]. В конце того же лета я начал участвовать в соревнованиях по ски-альпинизму — тогда этот вид спорта еще не был переименован в «горнолыжный туризм» — и на многие годы забыл о Даво и нереальных спусках. На моей школьной папке красовались две фотографии: Кененисы Бекеле, который выигрывал все беговые соревнования на дистанции от пяти до десяти тысяч метров, и Стефана Бросса. Эта вторая фотография была сделана на соревнованиях по ски-альпинизму, во время восхождения, за миг до очередного шага, с устремленным на вершины взглядом. Возможно, в этот момент Стефан просчитывал маневры, которые надо было осуществить, чтобы выиграть еще одну гонку — Кубок Европы в швейцарском Моржине, где состоялся мой международный дебют.