Нет - [39]

— И кто это придумал, скажите на милость, что молодым так уж необходимы наставления, стариков? Бредни. Выдумки пенсионеров. Вспомните, хорошенько вспомните, кто вас учил в свое время? Моей школьной учительнице едва ли было больше тридцати — и ничего, справлялась! Моему инструктору в Каче было лет двадцать с хвостиком, а первому комдиву — не больше двадцати шести… Вот как было.

Он никого не хотел обременять собой, и доброжелатели постепенно отступили.

Много раз вспоминал Хабаров о своем первом наставнике, не однажды упрекал себя в невнимании к Алексею Алексеевичу, в черствости, все собирался проведать старика и никак не мог выбраться. Неожиданно Алексей Алексеевич позвонил Хабарову сам и позвал в гости. Хабаров смутился, долго благодарил старика и обещал непременно быть.

С утра Виктор Михайлович предупредил мать:

— Сегодня в двадцать ноль-ноль мы с тобой званы в гости. Учти.

— Со мной?

— С тобой. Алексей Алексеевич приказал быть с дамой.

— Плохи наши дела, Витя, если ты в качестве дамы выбираешь меня;

— Не сказал бы. Ты надежная дама. Я заеду за тобой в девятнадцать сорок пять. Будь готова и жди.

И он, конечно, заехал бы вовремя, если б диспетчер не заставил проболтаться в зоне ожидания лишних сорок минут. Посадочная полоса была занята, Хабарова долго не принимали.

С аэродрома ему удалось выбраться только в начале девятого. И хотя он отлично понимал, что мать тревожится, нетерпеливо мечется по квартире и никак не может решить: звонить на аэродром или не звонить (она не любила обращаться к диспетчерам), Хабаров все-таки заехал, в универмаг. Перескакивая через две ступеньки, Виктор Михайлович влетел на второй этаж и быстро прошел в отдел женской обуви.

Народу у прилавка было немного, впрочем, и настоящего выбора туфель тоже не было. День заканчивался и, продавщицы, намаявшись в духоте модерного здания (очень много стекла, очень мало бетона и еще меньше воздуха), смотрели на покупателей отсутствующими глазами. Виктор Михайлович выбрал полную немолодую блондинку и внимательно уставился ей в лицо. Сочувствие, честная заинтересованность и искренняя доброжелательность так и светилась на лице Виктора Михайловича. Продавщица встрепенулась, ее полные накрашенные губы поплыли в улыбке.

— Что бы вы хотели?..

— Устали? — спросил Хабаров.

— Не говорите. К концу дня мы все совершенно вареные делаемся.

— Кислородное голодание, — сказал Хабаров.

Женщина поглядела на крошечные ручные часики, вздохнула:

— Слава богу, всего пятнадцать минут осталось.

— Мне нужен ваш совет, — сказал Хабаров, — и помощь.

— Да.

— Тридцать седьмой номер, лаковые, самые лучшие, на спокойном каблуке.

— Разве можно покупать лаковые без примерки?

— Нельзя, но нужно. Понимаете, чрезвычайные обстоятельства.

— У вас капризная жена?

— Это маме.

— Маме? Вашей маме? Лакировки? Простите, но ваша мама, должно быть, не очень молодая женщина…

— Не очень молодая, но это как раз не имеет никакого значения.

— И на какую цену вы хотели бы туфли: есть за четыреста, есть за пятьсот.

— Цена роли не играет, хоть тысяча рублей, были б туфли хорошие.

— Завидую я вашей маме. Подождите, — и она ушла во внутреннее помещение. Минут через пять вернулась с зеленой заграничной коробкой в руках. — Вот, лак с замшей. Черные, строгие, лучше не бывает. Пятьсот восемьдесят.

Хабаров повертел туфли в руках. Подул на лак и, наблюдая, как свертывается и исчезает туманное пятнышко на остром носке туфли, спросил:

— Вам нравятся?

— Вы еще сомневаетесь? Да это не туфли — мечта!

— Мечта? Тогда выписывайте…

По дороге в кассу он задержался у лотка с парфюмерией, купил флакон «Красной Москвы». Духи были для продавщицы. Хабаров любил делать подарки, к тому же продавщица показалась Виктору Михайловичу симпатичной.

Домой он приехал в десять минут десятого.

— Нельзя же так, Витя, — сказала мать. — Или не предупреждай, или являйся вовремя, или звони по крайней мере…

— Виноват. Внешние факторы помешали, и телефона под рукой не было. — Он посмотрел на мать, одобрил про себя ее черный вязаный костюм, заметил прическу парикмахерской выделки, скользнул глазом по ногам и строго сказал: — А что это за опорки у тебя на ногах?

— Почему опорки? Нормальные туфли, что ты болтаешь…

— По-твоему, нормальные, а по-моему — ужас. В таких туфлях из дому нельзя выходить, в крайнем случае — добежать до магазина или на рынок…

— Перестань, Витя. Откуда это у тебя: стыдно, неловко, — мать начинала сердиться, — туфли как туфли.

— А я хочу, чтобы ты была красивее всех.

— Если тебя шокирует мой вид, я могу не ходить. Не думаю, чтобы мое отсутствие кто-нибудь заметил…

— Еще чего! Пойдешь. Только переобуйся. Вот держи, — и он вытащил из-за спины зеленую коробку.

— Витя, ты с ума сошел! Это же туфли для невесты.

— Вот и хорошо. Не жмут? Мне нравятся. Совсем другие ноги.

К Алексею Алексеевичу они опоздали, и опоздали основательно: вместо двадцати ноль-ноль явились в двадцать один сорок. Компания была уже в сборе и успела поднять не один тост.

Во главе стола рядом с Алексеем Алексеевичем восседал пожилой, весьма почтенного вида полковник-связист. Место ведомого с другого боку занимала тучная женщина в темно-сером строгом платье. К ним примыкали еще двое гостей помоложе. Задавал тон связист: