Нет имени тебе… - [3]
Свернули в переулок, перешли канал Грибоедова, а там петляли обшарпанными дворами, он сказал, что срезаем дорогу. Большую часть одного двора занимал помойный бак размером с танк, из которого при нашем приближении со страшным шумом вылетела целая стая голубей. Второй двор-колодец был завален картонными коробками и магазинным мусором. Окна пыльные, неживые, хотя за некоторыми виднелись и горшки с цветами, и помидорная рассада. Кругом никого. Эта трущобная декорация меня насторожила. И тут мы оказались возле крылечка в три каменные, стертые ступеньки, с погнутым металлическим перильцем, и я, к своему облегчению, увидела рядом с дверью таблички, и удостоверилась, что здесь, среди разных организаций, действительно находятся и театральные мастерские.
Макс нажал кнопку звонка, открыла вахтерша и сообщила, что мастерская открыта. Мы поднимались по неухоженной лестнице на четвертый этаж, когда навстречу порхнула девица. Она окинула нас быстрым взглядом и с ехидной лукавинкой сказала: «Привет, Додик!», потрясла ключами и кинула их Максу. По ее веселому настроению не трудно было догадаться, о чем она подумала, увидев нас вместе. А Макс вспыхнул, неожиданная встреча не входила в его планы.
– Так кто же ты на самом деле? – спросила я, пока он открывал двери мастерской. – Макс или Додик?
С обиженным видом он потащил меня по коридорчику, заваленному реквизитом, к кабинету и указал на табличку: «Главный художник. Додолев Максим Всеволодович». Надо же…
В кабинете оскорбленный Додик показывал мне альбомы с фотографиями каких-то мероприятий, где он был запечатлен рядом с городской администрацией, что должно было удостоверить его личность. Конечно, аферистом он не был, он был Додиком – и этим все сказано, в меру обаятельным парнем, к которому я не могла относиться серьезно, и сотрудники, похоже, не испытывали к нему большого почтения. Пришлось пролистать целую кипу альбомов с фотографиями театральных спектаклей и праздников, с фигуристами и артистами, для которых мастерская делала костюмы и тряпичный реквизит, а также собственные Додиковы эскизы, и я вовсю их нахваливала, чтобы восстановить в нем чувство собственного достоинства.
Он приготовил кофе, потом мы обошли мастерские. В зале покачивались на сквозняке чудовищных размеров яблоко, груша, банан, помидор, арбуз, баклажан – обтянутые тканью каркасы. На перекладине висели расписанные флаги сказочных государств. Прошли по комнатам, где стояли столы, заваленные раскроенным тряпьем, гладильные доски с утюгами, стеллажи с отрезами, портновские манекены, шляпные болванки, вороха искусственных цветов, лент и перьев. Зеркала. Из одной комнатухи открывался замечательный вид на крыши. Они тянулись в разных направлениях, на разных уровнях, с ребрами и желобками, кирпичными трубами, увенчанными жестяными коронками, с мансардными и слуховыми окнами, решетками по краю, антеннами. Сбоку выглядывала пузатая башня, а на переднем плане на невысоком доме прилепился обшарпанный фронтончик, обрамленный валютами, с круглым окошком без стекла. И эта разномастная толчея крыш была на удивление гармонична и не случайна, словно оконная рама была рамой картины.
Если бы я была художницей, я бы это нарисовала.
Для нынешнего праздника мастерские не делали ни одного костюма Екатерины, но таковой они приготовили для спектакля «Малахитовая шкатулка». Пока Додик ходил за ним, я рассматривала перчатки, трогала дорогие ткани, примерила несколько шляпок, запустила руку в обувную коробку, полную стразов и просеяла их сквозь пальцы. Прямо на полу была навалена воздушная гора разноцветных юбок, а на вешалках висели дивные наряды.
Одно с пышной юбкой, узкими рукавами до локтя и многослойными кружевными манжетами, в гирляндах, бантах и букетиках так заворожило меня, что я скинула все, кроме трусов, и напялила его. Платье было как раз по мне. Мадам Помпадур да и только. Карнавальная пастушка. Не хватало разве что посоха, перевитого розами. Справиться с молнией не успела, появился Додик с грудой тряпья на вытянутых руках, да так и застыл на пороге. Я осталась довольна произведенным эффектом.
– Застегни молнию.
Повернулась к нему спиной и услышала шуршание ткани: Додик выронил облачение Екатерины Великой. Молча, непослушными пальцами, он начал застегивать молнию, но она не поддавалась, и руки его скользнули по спине к груди. Он прижался ко мне, дрожал, словно пятнадцатилетний подросток, и меня прожгло током внезапного и острого желания. Мы лихорадочно пытались освободиться от платья, но никак не могли стащить с рук узкие рукава, потому что одновременно обнимались, задыхались от поцелуев, а я к тому же пыталась расстегивать ему рубашку и брючный ремень. Трещала рвущаяся ткань платья, мы сопели и пыхтели, как бегемоты. Споткнувшись о кучу разноцветных юбок, рухнули в нее и потонули в ворохе тряпья, и уже не пытались снять платье, теперь нам ничто не могло помешать. Только быстрее, быстрее!.. Наконец-то!.. И тут все закончилось.
Щеку нежно царапала тонкая жесткая материя, на которой я лежала, а еще я видела окно и голубя, он прохаживался по подоконнику и заглядывал в комнату.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.