Нет другой двери… О Гоголе и не только - [94]

.

Хоронили Гоголя 24 февраля в Свято-Даниловском монастыре. «Погребение совершал приходский священник Алексей Иоаннович Соколов, с диаконом Иоанном Михайловым Пушкиным, дьячком Георгием Александровичем Линьковым и пономарем Петром Кирил<л>овым Марковым».

Иван Сергеевич Аксаков Литография П.Ф. Бореля с фотографии К.А. Бергнера. 1850-е гг.

Сороковой день по кончине Гоголя пришелся на понедельник Светлой седмицы (Пасха Христова в 1852 году праздновалась 30 марта). У могилы Гоголя на кладбище Свято-Данилова монастыря собрались его друзья и почитатели: С.Т. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, А.С. Хомяков, П.В. Киреевский, Н.В. Берг, Т.Н. Грановский, А.Н. Островский, Т.И. Филиппов и другие – всего около сорока человек. После заупокойной обедни была отслужена панихида по усопшему рабу Божию Николаю. «Утешением было в нашем горе, – вспоминал С.П. Шевырев, – слышать воскресный колокол вместе с заупокойным пением. На могиле его, убранной зеленью и цветами среди снега, мы слышали: “Христос Воскресе!”».

Могила Гоголя в Свято-Даниловом монастыре в Москве Фотография. Начало ХХ в.

Кончина Гоголя примирила рассорившихся было С.Т. Аксакова и С.П. Шевырева, Ю.Ф. Самарина и М.П. Погодина. Последний записал в своем дневнике 29 марта 1852 года: «А ведь действительно в смерти Гоголя что-то примиряющее и любовное». Уместно вспомнить здесь слова, обращенные к графу А.П. Толстому в статье «Занимающему важное место» (запрещенной цензурой и увидевшей свет только после смерти Гоголя): «Я даже уверен, что когда буду умирать, со мной простятся весело все меня любившие: никто из них не заплачет и будет гораздо светлее духом после моей смерти, чем при жизни моей».

После панихиды предложена была трапеза (согласно завещанию Гоголя [217]) шестидесяти бедным и монашествующей братии. На поминальном обеде в покоях настоятеля, архимандрита Пармена, Шевырев прочел «Светлое Воскресенье» – последнее напечатанное при жизни произведение Гоголя. Все были тронуты до слез. «Можете себе представить, – писал М.П. Погодин, – какую силу получило каждое его слово, само по себе сильное, теперь послышавшееся из могилы, запечатленное великой печатью смерти – и бессмертия». В этот день впервые столь светло и победно прозвучало духовное слово Гоголя, единодушно и сердечно воспринятое друзьями его.

Во время поминальной трапезы обдумывали, какой памятник поставить Гоголю. «Две надписи встретили всеобщее сочувствие, – вспоминал Шевырев. – Одна относится к нему как к писателю и взята из пророка Иеремии: “Горьким словом моим посмеюся”. Другая относится к любимым мыслям последнего десятилетия его жизни. В ней выражается сосредоточие всех его мыслей: “Ей, гряди, Господи Иисусе!” Поминки происходили в замечательный день: 30 марта, по преданию Церкви, было распятие Спасителя. С 31-го марта на первое апреля совершилось Воскресение. 31-го марта мы поминали его». Ни Шевырев, ни кто-либо другой из присутствовавших, не знали, что это был день смерти отца Гоголя, Василия Афанасьевича, умершего на третий день Светлого Христова Воскресения и завещавшего похоронить себя в родной деревне возле церкви.

Предполагаемые надписи на гоголевском памятнике были предложены Шевыревым; во всяком случае, первая из них – из пророка Иеремии (на церковнославянском языке: 20, 8): Горьким словом моим посмеюся. Этот стих из Священного Писания, помещенный на надгробной плите из черного мрамора и ныне наиболее часто цитируемый, по словам писателя Петра Паламарчука, «замечательно отразил союз художественной правды с пророческим служением, в котором сам Гоголь видел смысл своего творчества»[218]. Слова Ей, гряди, Господи Иисусе, взятые из Апокалипсиса (22, 20), впоследствии были выбиты на надгробном камне Гоголя (так называемой Голгофе) и выражают, без сомнения, самое главное в его жизни и творчестве: стремление к стяжанию Духа Святого и приготовление души к встрече с Господом.

Духовник Гоголя

Протоиерей Матфей Константиновский

Памяти протоиерея Алексия Расева

Протоиерей Матфей Константиновский Неизвестный художник. Середина ХIХ в. Холст, масло

Имя ржевского протоиерея Матфея Константиновского сегодня известно в основном исследователям жизни и творчества Н.В. Гоголя. Священник был духовным отцом[219] великого русского писателя в последние годы его жизни и, по общему признанию, имел на него нравственное влияние. Промыслом Божиим судьбы этих людей оказались накрепко связанными. Современникам Гоголя это имя было хорошо знакомо. Отца Матфея знали и высоко почитали в Москве и Санкт-Петербурге, в провинции и за рубежом (на Афоне, в Греции, в Египте…). Его называли Иоанном Кронштадтским Ржевского уезда. Недаром так много совпадений усматривают в жизни этих двух великих проповедников. В свое время владыка Христофор (Эммаусский), однокашник отца Матфея по Тверской Духовной семинарии, рукополагая Иоанна Ильича Сергиева в священники, привел ему в пример служение отца Матфея. Будущий всероссийский батюшка в молодости собирался ехать миссионером на Аляску. Но тут увидел, что можно и в простой, обычной жизни быть истинным пастырем словесных овец. Здесь уместно вспомнить слова митрополита Вениамина (Федченкова) о том, что на рубеже ХIХ – ХХ веков почти в каждом российском уезде были свои Иоанны Кронштадтские.