Нет другой двери… О Гоголе и не только - [117]
Черновые строки стихотворения (неизвестные Гоголю) со всей определенностью указывают на Государя Николая Павловича:
Николай I был настоящий властелин, каким он показал себя в 1831 году на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по случаю холеры народ пасть перед ним на колени (ср. письмо Пушкина к Прасковье Александровне Осиповой от 29 июня 1831 года). Для автора «Стансов» Император Николай I был царь «суровый и могучий»:
(«Была пора: наш праздник молодой…», 1836)
В советском литературоведении, однако, утвердилось мнение, что стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один…» обращено к Гнедичу как переводчику «Илиады» [286]. Тем не менее многие вопросы остаются без ответов. Если Пушкин имел в виду Гнедича, то почему Жуковский не назвал адресата? Кто надписал «К Н>***» в беловой рукописи и кто скрыт под этим названием? Откуда Белинский мог знать то, чего не знали Плетнев и Жуковский? Зачем Гоголь распространял слух, что стихотворение адресовано Гнедичу?
Создается впечатление, что Гоголь знал нечто такое, чего не знали друзья Пушкина. История, рассказанная в статье «О лиризме наших поэтов», находит подтверждение в «Записках А.О. Смирновой», изданных ее дочерью Ольгой Николаевной Смирновой. Вот уже более ста лет они вызывают споры в отношении подлинности. Здесь, в частности, упоминаются поэмы и стихотворения Пушкина, которые Александра Осиповна передавала на прочтение Императору Николаю Павловичу. Среди них – «стихи Н., когда Государь читал “Илиаду” перед балом». «Этот последний факт, – говорил Пушкин, – я рассказал Гоголю, который записал его, так он был им поражен».
Титульный лист перевода «Илиады» Гнедича
На вопрос поэта, почему она настаивала на том, чтобы тотчас показать Государю эти стихи, А.О. Смирнова сказала: «Потому что они прекрасны и доставили ему удовольствие, да вы и сами отлично знаете, что он мне ответил». Ответил же Государь, по ее словам, следующее: «Я и не подозревал, чтобы Пушкин до такой степени за мною наблюдал и чтобы это даже могло поразить его. Это не поразило никого более из бывших на бале».
Но все-таки мы не можем отбросить Гнедича как хотя бы привходящего (то есть дополнительного, от слова «привходить» – являться дополнением к чему-либо) адресата послания. Нельзя не признать, что смысл стихотворения не может быть объяснен до конца. Возможно, что Пушкин имел в виду и великий труд Гнедича, и Государя Николая Павловича (его, может быть, более), читавшего «Илиаду», которая и была ему посвящена от переводчика.
Гоголь как мыслитель
Несколько предварительных замечаний
Имя Гоголя сегодня нередко можно встретить в исследованиях по русской философии и даже истории русской Церкви. Выходят коллективные монографии и сборники статей, посвященные философским аспектам мировоззрения и творчества Гоголя. Вместе с тем во многом остается справедливым замечание протопресвитера профессора Василия Зеньковского, что время «для исторически справедливой оценки Гоголя как мыслителя еще не настало»[287].
Миросозерцание Гоголя отличается удивительной цельностью и единством. В лекции о багдадском калифе Ал-Мамуне (IХ век по Р. Х.), на которой присутствовали Александр Пушкин и Василий Жуковский (опубликована в 1835 году), Гоголь характеризовал этого правителя как покровителя наук, исполненного «жажды просвещения», видевшего в науках «верный путеводитель» к счастью своих подданных. Однако калиф, по мысли Гоголя, способствовал разрушению своего государства: «Он упустил из вида великую истину, что образование черпается из самого же народа, что просвещение наносное должно быть в такой степени заимствовано, сколько может оно помогать собственному развитию, но что развиваться народ должен из своих же национальных стихий». Подобные мысли Гоголь высказывал и позднее. В программной статье «О преподавании всеобщей истории» (1835) Гоголь писал, что цель его – образовать сердца юных слушателей, чтобы «не изменили они своему долгу, своей Вере, своей благородной чести и своей клятве – быть верными своему Отечеству и Государю». Именно на эту статью ссылался Гоголь незадолго до смерти (в октябре 1851 года), защищаясь от обвинений Александра Герцена в отступничестве от прежних убеждений и в доказательство единства своих взглядов.
Историософские взгляды Гоголя отразились в эссе «Жизнь» («Бедному сыну пустыни снился сон…»), посвященном важнейшему событию мировой истории – Рождеству Христову. Эта тема станет важнейшей в зрелом творчестве писателя. Широта замысла, отраженная в заглавии, говорит о том, что представленные в «Жизни» Египет, Греция и Рим являют собой не столько образы древних цивилизаций, сколько мыслятся Гоголем как обобщение дохристианских типов культуры – «…как будто бы царства предстали все на Страшный суд перед кончиною мира».
В своей концепции мирового исторического развития Гоголь придавал определяющее значение Божественному промыслу. «Что ссылаешься ты на историю? История для тебя мертва <…> Без Бога не выведешь из нее великих выводов» («Близорукому приятелю», 1844).
