Нет царя у тараканов - [2]

Едва матушка сбросила оотеку, выводок в панике кинулся бежать. Мельтешащие ноги прошлись мне по голове, в глазах потемнело. Я выбрался и проковылял через полку к фолианту с теплым земным запахом – видимо, книгу брали в руки часто, но ненадолго. Я не мог разобрать золотое тиснение на синей обложке, однако с отвагой юности вскарабкался на корешок, не дрогнув, и начал проедать себе путь внутрь.

В те месяцы я содрогался нередко. Что ни страница – предательство, убийство, похоть, месть, мания, геноцид, обман, инцест или иной неописуемый порок. Зачем решили издавать эти хроники? Им самое место на свалке, в глубокой яме, под грудой камней. Я отчаянно переполз неприступную книжную закладку и приступил ко второму разделу книги, поменьше. Еще хуже. Сколь ни зловещи преступления, сколь ни жестоки преступники – все прощалось. Будто ничего и не было. Тогда я и понял, что не хочу иметь дела с людьми. Раз уж человек властвует над каждой тварью, пресмыкающейся по земле, я лучше посижу здесь в укрытии и буду страдать лишь над письменными свидетельствами человеческих извращений.

Увы, мать была права: эта книга взрастила меня. Я полинял дважды. Я задыхался в тесноте. Снаружи стоял день, когда голова моя протиснулась наружу. Я оглядел корешок. Золотые письмена обрели четкость: я был дитя Библии.

Двадцать или тридцать мне подобных как ни в чем не бывало сновали внизу по громадному коридору. Я еще не видел убийств, предательств или жестокости – мне было нечего прощать. Но я уже знал достаточно и жить снаружи не хотел.

Я перепрыгнул на верхушку соседнего тома с захватанной бумажной обложкой и зарылся туда. «Илиада» оказалась не лучше Библии – столь же непостижима. Но для меня обе книги стали пророческими. Я заразился любопытством. Подобно антропологу, я должен был понять, правдивы ли все эти рассказы о дикости человеческой натуры. Выманив меня из троянского убежища, человеческая порода одержала первую победу над моим здравым смыслом.

На полке я встретил братьев. Мы увеличились раза в четыре с той поры, когда виделись последний раз, но я узнал их мгновенно.

– Фила ты помнишь? – сказал один, указывая на другого. – А я – Колумб.

В оотеке нам не требовались имена.

– Псалтирь, – сказал я. Больше ничего не пришло в голову.

– Чем древнее язык, тем специфичнее звучание, – поведал Фил. – В Древнем Египте звук «аб» означал: танцевать, сердце, стену, продолжать, требовать, левую руку и цифру. Все вместе. Представляешь?

– Неудивительно, что господь увел избранный народ из земли фараона, – сказал я.

– Один и тот же звук обозначал силу и слабость, а другой – одновременно «приближаться» и «удаляться». Эти первобытные люди были просто не в состоянии постичь идею без ее антитезы. У меня из-за спины появился Миллер.

– Бедный блядский дикарь. Идет на свидание вслепую и ни хрена не знает. Будет цыпочка сукой или свиньей, высокой или коренастой, тупой или умной. Потом они пожрут или не пожрут, дикарю достанется проблядь или целка, и он ткнется, а может, и не ткнется ей в гнилую или сладкую пизду.

– Неудивительно, что они так медленно размножаются, – сказал Колумб.

– Они не слишком плодовиты, – пояснил я. И только тут заметил, что в воздухе пахнет экзотической едой.

Колумб продолжал:

– А что вы скажете о слове, которое обозначает все сразу: маленькую машину семейства двудверных, вентилятор в блоке питания, подслушивающее устройство, пройдоху и величайшую поп-группу всех времен и народов?

Фил потряс головой:

– Весьма примитивно.

– Еще одна подсказка, – прибавил Колумб. – Это также означает одно чертовски красивое насекомое. – И он дико завращал усами.

– Это жук, что ли? – засмеялся Фил. – Идиотски звучит. Я бы предпочел зваться «аб».

– А вот из латыни, – продолжал Колумб. – В 1758 году парень по имени Карл Линней решил навести порядок в живой природе. Из слова Blatta, что значит «чурающийся света», он вывел следующую классификацию: подотряд Blattaria, отряд Blaberoidea, семейство Blattelidae, подсемейство Blattellinae, род Blattella.

– Примитивный сумеречник, – прокомментировал Фил. – И кто это? Страус? Полевка? Червяк?

– Насильник, – заявил Миллер.

– Сатана! – сказал я.

– Это мы, – ответил Колумб.

– Сумеречники? – спросил Миллер. – А я собирался позагорать.

– А вид называется… Нет, угадайте, – сказал Колумб.

Миллера повело в Тропики:

– Ебущиеся в темноте?

– Ебари не боятся света, – возразил Фил.

– А стоило бы.

– Может, «сумеречный Царь Царей»? – предложил я.

– По-научному вы называетесь… Blattella germanica, – объявил Колумб.

– Но мы американцы! – возразил Фил.

– Да, но если говорить о корнях, мы африканцы. Западные германцы называли нас французскими тараканами, восточные германцы – русскими, русские – прусскими, а южные и северные немцы великодушно уступали название друг другу. У нас проблема с имиджем. Но не забывайте, кто нам придумал имя – животное, именующее себя «хомо сапиенс».

– Что в переводе с латыни означает «задумчивый пидарас», – пояснил Миллер.

– Люди полагают, что «хомо» восходит к индоевропейскому «дхгхом-он», что означает «землянин», – продолжал Колумб. – На самом деле, это диалект африканской саванны. Когда волосатая обезьяна однажды грохнулась с дерева, мы воскликнули: «ХО-ХО!» Имя прилипло.