Нет Адама в раю - [4]

— Франция вступила в войну с Германией, — сказал он.

Долгое время никто не нарушал молчания, потом Альсид встал, подошел к отцу и остановился у него за спиной. Опустив здоровенную лапу на плечо Зенофиля, он произнес:

— Ты давно предупреждал нас, отец. Вот уже несколько месяцев.

— Да, — ответил Зенофиль. — Предупреждал, но надеялся, что этого не случится.

Берта Бержерон, ничего не говоря, подошла к одному из окон, выходивших на поля. Через несколько недель подойдет пора снимать урожай, который обещал быть богатым как никогда. Пышные зазолотившиеся поля предвещали сытость и тепло ее семье, деньги на покупку новых штор в гостиную и на свадьбу ее дочери Аурелии, которая должна была выйти за Омера Кормье сразу после уборки урожая. Берта повернулась, посмотрела на мужа и перевела взгляд на свекра.

— Нам нет никакого дела до этой войны, — твердо заявила она.

Зенофиль обернулся к ней и Арману, следившему за дедом во все глаза, показалось, что тот за несколько часов превратился в старца.

— Нет, есть, — отрезал он. — И мне, и Альсиду, и мальчикам. И тебе, Берта. И твоим дочерям. В твоих жилах течет та же французская кровь, что и в моих.

— Нет! — выкрикнула Берта, и Арману показалось, что кто-то силой вырывает слова у нее изо рта. — Это неправда! Я родилась здесь. В десятке миль от нашего дома. Я канадка, а не француженка. А раз я уроженка Канады, то, значит, я англичанка, а Англия не воюет с Германией.

Зенофиль отвернулся.

— Подожди до завтра, Берти, — глухо промолвил он. — Или до послезавтра. Англия тоже объявит войну.

— И даже тогда нам не будет до нее дела! — запальчиво воскликнула Берта и уставилась на кукурузное поле.

— Как нам поступить, папа? — спросил Альсид.

Берту словно отбросило от окна. Она схватила Альсида за руку.

— Повторяю, Альсид, это не имеет к нам никакого отношения, — почти умоляюще проговорила она, и Арман впервые в жизни увидел в глазах матери слезы.

— Ну какое нам дело до их войны? — спросила она, заламывая руки. Франция и Англия в тысячах миль отсюда. За океаном. Пусть война там и идет. Подальше от вас, от меня и от наших детей.

Альсид вырвал руку.

— Хватит, Берта, — резко сказал он. — Как папа решит — так и будет.

— Нет! — крикнула она. — Папа не смеет этого решать. Ты женат не на папа, и не он — отец моих детей. Это мой дом, в нем живете вы и мои дети, и я не хочу больше слышать о войне!

— Этот дом принадлежал папа, когда тебя еще на свете не было! загремел Альсид. — И хватит, ты уже все высказала, а теперь помолчи.

Зенофиль встал, подошел к Берте и обнял ее за плечи.

— Не надо, Альсид, — тихо сказал он. — Берта права. Это ее дом. С тех пор как ты привел ее сюда, свою невесту, и я увидел, что вы ладите, дом принадлежит ей по праву. Она родила тебе сильных парней и прелестных девчушек, да и я видел от нее только любовь и уважение. — Старик развернул Берту лицом. — Но, Берта, дело в том, что Франция — моя родина. Там я родился, вырос и женился, поэтому и не могу считать себя англичанином. Я француз.

Берта заплакала. Зенофиль попытался прижать ее голову к своему плечу, но Берта оттолкнула его. Она стояла, сжав кулаки, и по щекам струились слезы.

— Моего мужа и моих детей заберут, — ее голос сорвался на визг, сражаться за незнакомых людей в стране, которую они прежде и в глаза не видели. Их могут убить. За дело, которое никого из них не касается. Поля обагрятся кровью моих детей, которые сложат головы в чужой стране.

— Берта, Берта, — проговорил Зенофиль, почти ласково. — Война состоит не только из убийств. Да, на войне стреляют и убивают, там играют духовые оркестры, там размахивают знаменами и получают награды. И еще там едят. Есть поговорка: солдат дерется так, как ест. Вот, чем мы можем помочь Франции. Мы соберем богатый урожай и отошлем его нашим солдатам.

— Да! — всхлипнула Берта. — Накормим армию каких-то дикарей, а мои детки будут умирать от голода. Хватит! Не хочу больше слушать этот бред!

Она выбежала из кухни, и Арман услышал, как хлопнула дверь наверху. Он сидел как громом пораженный. Никогда за все прожитые годы он не видел, чтобы мать уединялась днем в своей комнате на втором этаже, кроме тех случаев, когда подходило время очередных родов. Он уставился на отца, уверенный, что Альсид сейчас бросится вслед, но отец стоял не шелохнувшись, вперив глаза в пол.

— Пойдем, Арман, — выдавил он наконец. — Нужно работать. Мы уже давно тут сидим, и остальные нас, должно быть, заждались.

Они вышли во двор; Зенофиль за ними. Впервые за всю жизнь Арман внимательно осмотрелся вокруг. Словно новыми глазами он увидел сочную зелень тучных лугов, золото пшеничных и кукурузных полей, а вдали — черные точки — головы своих братьев, с раннего утра работавших не покладая рук. Плодовые деревья ломились под тяжестью сочных фруктов. Арман невольно призадумался, почему он ни разу не остановился, чтобы полюбоваться на них весной, когда деревья усыпаны белоснежными цветами, а воздух напоен их ароматом.

Земля прогибалась под ногами, как губка, и Арман с трудом подавил желание нагнуться и пощупать руками пышную изумрудную траву. Он испытывал неловкость, чувствуя на затылке пристальный взгляд Зенофиля. Юноша знал, что на тучных пастбищах за усадьбой пасется скот, нежатся жирные бабочки, рыжие с белыми подпалинами, а на нижних выгонах, устроенных на заливных лугах, нагуливают жирок боровы и свинки, роют рылами коренья и похрюкивают от удовольствия.