Нет Адама в раю - [2]

Арман родился седьмым, а всего в семье было одиннадцать детей — шесть мальчиков и пять девочек; все как на подбор крупные, драчливые и умные. Иметь одиннадцать детей для франко-канадской семьи не считалось чем-то из ряда вон выходящим. У Пакетов, например, на ближайшей ферме, вниз по реке от Бержеронов, было четырнадцать детей, а у Тюркотов из Сент-Терезы и того больше. Еще до рождения у Бержеронов Армана Мари-Роз Тюркот произвела на свет семнадцать младенцев; когда же на пятьдесят втором году жизни детородная способность этой достойной женщины угасла, по улочкам Сент-Терезы разгуливали двадцать два, маленьких и уже не очень маленьких, Тюркота.

Все Бержероны были здоровяками. Старый Зенофиль Бержерон достигал в росте шести футов, а его сын Альсид вымахал еще больше. Как и все внуки Эдуард, Пьер, Кристиан, Жак, Арман и Антуан, — хотя спесивый старик отказывался это признавать. Все мужчины рода Бержеронов были широкоплечие, с огромными ручищами, мощными ногами; любой из них мог помериться силой с быком. Внушительное было зрелище, когда воскресным утром они топали гурьбой в деревенскую церквушку.

Церквушка и без того была крохотная, а когда в нее набивались Бержероны, то, как жаловались местные прихожане, все прочие казались гномами, а сама церквушка сразу становилась игрушечной.

Впрочем, еще внушительнее Бержероны выглядели субботними вечерами в ратуше, когда выстраивались плясать кадриль. Пол содрогался и все здание гуляло ходуном, а танцующие и зрители громко хохотали, наблюдая, как восемь здоровенных мужиков хлопают, притопывают и от души веселятся, передвигаясь, как ни странно, не неуклюже, а с какой-то звериной грацией.

Хвастаться, конечно, грешно, говаривали местные жители, но правда есть правда, а она состоит в том, что таких красавцев и здоровяков не сыскать больше нигде. Даже в Монреале. Да что там — в Монреале, таких молодцев, как Бержероны, не найдешь ни в Квебек-сити, ни даже во всей провинции.

Могучие и высоченные, мужчины рода Бержеронов были необыкновенно громкоголосы. Их зычный смех, выкрики и проклятия доносились, если верить соседям, до самой Оттавы. По местной легенде, лишь сила легких спасла как-то младшего из братьев, Антуана, который, охотясь в лесу, сломал ногу.

Антуан, прихватив ружьишко, отправился на охоту довольно поздно, перед полуднем. Ночью высыпал снег, и Антуан надеялся выследить оленя. К вечеру, когда поднялась метель и сгустились сумерки, домочадцы забеспокоились.

— У меня дурное предчувствие, — не выдержав, сказала Берта своему мужу Альсиду. — Позови отца, возьми мальчишек, и идите искать его.

— Брось, ma petite[4], не волнуйся из-за пустяков, — ответил Альсид.

Даже босиком Берта Бержерон была ростом в пять футов и десять дюймов[5], но Альсид с того самого дня, как начал за ней ухаживать, и до сих пор неизменно называл ее "ma petite".

Берта скрестила руки на пышной мягкой груди, выпрямилась во весь рост и, указав кивком на железную кухонную печь, провозгласила:

— Ни один из вас не получит ни кусочка, пока вы не вернетесь вместе с Антуаном. Повторяю: у меня дурное предчувствие.

Альсид запрокинул назад крупную голову с копной черных волос и расхохотался. Потом подошел к жене и легонько, без усилий, словно Берта и не весила больше двенадцати стоунов[6], приподнял ее за локти. Потом поцеловал в губы, опустил на пол и смачно шлепнул по заду.

— А какое у тебя от этого предчувствие, ma petite? — спросил он, прижав ладонь к ее лобку. — Скажи, ma petite, не стесняйся. Что ты чувствуешь?

Берта оттолкнула его.

— Ты старый развратник, Альсид Бержерон. В твои-то годы, а ведешь себя, как молодой кобель. — Как Берта ни сдерживалась, она все же улыбнулась, и на короткое время лицо ее прояснилось.

— Значит, все-таки приятно, да? — поддразнил Альсид и принялся ласкать ее грудь. Даже через грубую хлопчатобумажную ткань он почувствовал, как набухает и твердеет упругий сосок.

— Иди же, Альсид, — сказала Берта и отступила на шаг. — Сейчас же, не мешкай. Я и вправду боюсь за Антуана.

— Ты ведешь себя, как американка, — покачал головой Альсид с притворным недовольством. — Все там у них в Штатах недотроги, да и держатся, словно палку проглотили.

Тем не менее отца он позвал, собрал сыновей, и они отправились на поиски Антуана.

Снег валил стеной, да и сугробы уже намело высоченные. Фонари в руках Бержеронов, которые рыскали по лесу, утопая в снегу, с трудом пробивали бреши в снежной пелене, и час спустя даже Альсиду стало не по себе. Лишь, углубившись в чащу миль на пять, они впервые услышали крик Антуана.

— Он там! — крикнул Альсид остальным, и они двинулись на голос.

Антуан лежал, наполовину занесенный снегом; правая нога неестественно вывернулась, а лицо было багровым от ярости.

— Сучье отродье! — вопил Антуан, пытаясь приподняться. — Чертов ублюдок!

Альсид, стоя над младшим сынком, принялся громко хохотать. Секунду спустя к нему присоединились и все остальные.

— Дурачок мой бедный, — выговорил старый Зенофиль, давясь от смеха. Почему ты лежишь и вопишь дурным голосом, когда у тебя в руке ружье? Тебе стоило только выстрелить, и мы бы услышали тебя еще час назад.