Несущая свет. Том 1 - [46]

— Он принес дар богам? И ты считаешь, что жертва была чрезмерной?

— Тысяча голов скота, тысяча овец и тысяча золотых колец, — все это утопили в Рейне. Золото за Херту, так надо полагать. Никогда ни одна мать не причинила своему сыну большего зла.

— Ты пьян. Попредержи-ка свой нечестивый язык, пока кто-нибудь не вырвал его. — Витгерн отвернулся, бормоча себе под нос: — Сын черного пса. Если бы у Видо начался падеж скота, и погибли бы все его родичи, Гейзар не потребовал бы от него ничего, кроме курицы, глиняного горшка и костяного шипа от плаща рабыни. Мы разорены!

— Витгерн, мне очень жаль тебя, клянусь, — произнес Зигвульф. И хотя все это было сказано искренне, слова его прозвучали, как насмешка — как будто он передразнивал чьи-то сочувственные речи. Таким уж был этот Зигвульф — он, пожалуй, скорее позволил бы поджарить себя на сковородке, чем проявил мягкосердечие. — Я никогда не завидовал той любви, которую Бальдемар изливал на тебя — ты должен знать об этом. И я изо всех сил противился бы вступить в брак с его драгоценной дочерью. Клянусь, если бы он предложил мне такую честь, я б не задумываясь тут же отказался от нее.

Огромным напряжением воли, от которого дрожь пробежала по всем его членам, Витгерн сдержал себя, подавив желание нанести сокрушительный удар в это омерзительное самодовольное лицо.

— Если в твоей голове сохранилась хоть капля ума, ты заткнешься и будешь держать свой язык за зубами, — тихо сказал он.

И тут оба вздрогнули от неожиданно раздавшегося резкого звука рога, в который трубили у подножия холма. Затем послышалась скрежещущая неритмичная музыка, разорвавшая утреннюю тишину долины. Витгерн выпрямился и взглянул в ту сторону, откуда раздавался шум.

— Проклятье Хелля! — воскликнул он.

Сразу же за нагромождением шатров и навесов, принадлежавших сторонникам Бальдемара, на открытой площадке у подножия пологого холма верхом на боевом коне сидел Видо, держа в руках развевающееся знамя с изображением вепря. Прямо на глазах у оторопевших соратников Бальдемара он строил в боевой порядок свое войско. Воины спешно снимали шатры и навесы, засыпали землей кострища, грузили на лошадей поклажу и боевое снаряжение, собирали копья, — и все это сопровождалось непрекращающимися громкими криками, выражавшими угрозы и оскорбления в адрес гермундуров, и звоном мечей, ударяемых о щиты. Весь этот шум устраивался для того, чтобы отогнать вредоносные силы, насланные врагами. Снаряжение воинов выглядело очень живописно в лучах восходящего солнца: одежда цвета бронзы, алые плащи и плетеные щиты, окрашенные желтой и синей краской. Витгерн быстро перевел взгляд на узкий перешеек, где кончалась долина, и увидел, что телеги Ромильды тоже готовы двинуться в путь.

Витгерн тут же бросил Зигвульфа и поспешил на вершину холма, исполненный тревогой и сжимавшей его сердце, невыразимой грустью, которая на время заставила его забыть свои собственные беды. «Это конец, недостойный твоей доблести, Бальдемар! Останови их!» — думал он.

Витгерн помедлил немного у шатра, почувствовав внезапную робость перед лицом этой темной громады. Казалось, что духи ночи залегли вокруг него, не желая уступать свое место рассеянному свету еле брезжущего утра.

Водруженный над центральным столбом шатра череп дикой кошки казался живым в смутных рассветных сумерках. «Умри, лживый трус», — прошипел он Витгерну. На небосклоне позади шатра собирались хмурые тучи, в воздухе чувствовалось приближение дождя, и это чувство было подобно ощущению еле сдерживаемых, готовых брызнуть из глаз горьких слез. Витгерн увидел полог из рысьей шкуры, плотно закрывавший вход — это был недобрый знак. Обычно вход в шатер Бальдемара всегда стоял открытым, что служило знаком готовности вождя встретить и выслушать любого из дружинников, пожелавших видеть его и держать с ним совет.

Вокруг шатра стояли в почетном карауле часовые — девять здоровых молодцов, сжимавших в огромных кулаках копья, направленные остриями вверх. На их могучие плечи были небрежно наброшены волчьи шкуры — так что они казались полулюдьми, полуволками. Витгерн приветствовал их взмахом руки. Он еще одно мгновение помедлил у входа, чтобы взять себя окончательно в руки, затем откинул полог и вошел.

Сначала ему показалось, что внутри царит непроглядный мрак, в котором светятся только два тусклых чадящих факела.

Затем между этими двумя точками света он различил темный силуэт мужчины. Казалось, пламя факелов робело и не смело разгораться ярче перед этой застывшей в мрачном, тяжелом молчании фигурой, неподвижно восседавшей в центре шатра.

Но вот хозяин шатра поднял руку и знаком приказал Витгерну приблизиться к нему. Витгерн осторожно двинулся вперед. Бальдемар всегда представлялся ему огромной скалой, неизменно выдерживавшей все обрушивающиеся на него бури и непогоды с достоинством и полным присутствием духа. Это была та крепость, которая маячила на горизонте Витгерна всю его жизнь, и к которой он безотчетно стремился. И теперь он боялся увидеть эту крепость рухнувшей от горя, разрушенной душевной болью.

Постепенно Витгерн различил в полумраке спутанную копну царственных волос над высоко поднятым величественным лицом и плащ вождя — атрибут власти — небрежно накинутый на спинку высокого сидения. Затем Витгерн увидел хищный пронзительный взгляд вождя, однако его глаза, словно яркие звезды на спокойном ночном небосклоне, светились не злобой, а пронзали человека своим мудрым взором. Сбоку на поясе Бальдемара висел меч, на рукояти которого в тусклом свете искрились драгоценные каменья. Этот меч был столь же знаменит, сколь знаменит был сам его владелец. Бальдемар был облачен в одеяние, которое всегда надевал, готовясь к приему послов. Позади него на центральном столбе шатра висел прямоугольный поблескивающий в сумеречном свете коптящего пламени щит Первого Центуриона, высокопоставленного римлянина, которого Бальдемар взял в плен на поле боя. Этот щит всегда висел в его шатре, где бы этот шатер не разбивали, потому что Бальдемара забавляли та досада и раздражение, которые появлялись на лицах римских послов при виде этого трофея.