Несущая свет. Том 1 - [125]

Марк не мог сдержать слабой улыбки по поводу последнего дерзкого и наивного замечания Домициана.

— Цезарь и Марк Антоний тоже имели одну цель, однако это не сделало их друзьями.

— Люди вовсе не должны во всем соглашаться друг с другом, — заметил Домициан с шаловливой улыбкой, играющей у него на губах. — То, что ты называешь жестокостью, я называю обычным развлечением и веселым препровождением времени. Вот и все различие.

Их последняя стычка возникла из-за того, что Домициан в перерыве между сменами блюд предложил гостям Марка продемонстрировать свое искусство в стрельбе из лука. Он приказал одному из своих слуг-рабов выйти в сад и стать у дерева, вытянув руку и растопырив пальцы так, чтобы можно было пустить между ними стрелу. Но даже то, что перепуганный раб остался после этого испытания без единой царапины, не смягчило гнев Марка, не на шутку рассердившегося на своего приятеля.

— Ну допустим, — примирительно сказал Марк, — говори же теперь, чего ты хочешь от меня?

Ободренный этим — пусть и незначительным — знаком дружелюбия со стороны Марка, Домициан подошел к нему вплотную с хитрой улыбочкой на устах и таким видом, будто собирался произнести какую-то непристойную шутку. Красное от неумеренного потребления вина лицо Домициана было все еще красивым, несмотря на уже заплывающие жиром правильные черты; Марку он напоминал сильно поправившегося Аполлона. В свои юные годы Домициан имел обличие человека, прожженного жизнью. Он всегда держал нос по ветру, всегда был настороже, всегда быстро оценивал ситуацию, стараясь извлечь из нее выгоду. Когда он сидел в полумраке застолья, его темные живые быстрые глаза казались очень привлекательными, и у Домициана не было недостатка в поклонниках обоих полов.

«Ему, пожалуй, удастся еще пару лет поддерживать свое тяжеловесное тело в хорошем состоянии, — решил Марк, окинув оценивающим взглядом фигуру Домициана. — А затем он начнет сдавать». В нем была какая-то чрезмерная грузность, особенно ощущавшаяся в покатых плечах и толстой шее. Казалось, дух, слишком отягощенный мощными формами его тела, не может долго пребывать в нем. Это был коварный, лукавый и злопамятный человек. Человек, который после поражения может уползти на брюхе в темный угол, чтобы там зализать свои раны и в то же время не упустить момента для атаки своего противника, нежащегося в лучах славы и потерявшего бдительность.

— Знаешь, я пришел повиниться. Это действительно была жестокость с моей стороны, и я обещаю больше так не поступать, — Домициан говорил с трудом, как бы преодолевая самого себя. Но зачем он это делал? Марк был удивлен. Была ли это истинная попытка обуздать свой жестокий нрав или какая-то хитрая игра с пока неясной целью?

Марк предпочел на этот раз поверить в его искренность. Это был один из тех редких моментов, которые надолго останутся в памяти — на минуту Марку даже показалось, что он увидел детское бесхитростное выражение на лице Домициана, выражение открытости и юношеской мягкости.

— Давай забудем обо всем произошедшем и не будем больше говорить об этом, — сказал Марк и обнял приятеля, ругая себя, что до сих пор никак не мог отделаться от изрядной доли недоверия к нему.

— Прежде всего я хочу скрепить нашу возрожденную дружбу небольшим подарком, — заявил Домициан, улыбаясь. — Этот подарок состоит в передаче тебе интересных сведений. Я узнал, почему Нерон не спешит разделаться с тобой. Ведь согласись, довольно странно, что ты все еще жив. Ты, конечно, наслышан о тех литературных состязаниях, которыми Нерон докучает своим гостям после каждого пира? И вот одна ода, которую ты написал в прошлом году, каким-то образом всплыла в одном из таких состязаний. Но самым печальным обстоятельством явилось то, что твое сочинение победило в этих состязаниях — хотя, конечно, здесь нет ничего удивительного, твоя ода написана превосходно. Все произошло из-за смятения в рядах судей турнира, они просто не могли понять, кто написал то или иное произведение, и присудили победу твоей оде…

— О, Немезида! Почему мне об этом не сказали раньше?

— Меня, к сожалению, не было на том пиру, не было там и никого из твоих доброжелателей. Но если бы даже и сыскался такой доброжелатель, ему скорее обрили бы уши, чем допустили уведомить тебя. Вскоре, правда, судьи постарались исправить свою ошибку, но Нерон остался все же при своих подозрениях, а сейчас эти подозрения переросли в манию преследования, и Император считает тебя лучшим литератором! У Нерона такая особенность: чего он боится, над тем он безмерно насмехается! То он заявляет, что хочет надеть на тебя ослиные уши… В другой раз он вызывает кого-нибудь из нас для разговора наедине и просит сообщить, говорил ли ты хоть одно доброе слово о его поэзии, хоть какой-нибудь намек на похвалу… Хвалил ли ты, в конечном счете, если не поэзию, то хотя бы его музыку или любое другое его творение и деяние. Он не успокоится, пока не услышит из твоих уст — пусть даже и через передачу посредника — слово похвалы в свой адрес. Причем, по его мнению, это должно быть совершенно искреннее с твоей стороны слово — слово, сказанное без принуждения и идущее от души. И это прекрасно, друг мой! Я знаю, что ты не привык пользоваться человеческими слабостями, но все в твоих руках! Ты стал сегодня неотступной мыслью Императора, вот и подумай, как распорядиться этой возможностью, как извлечь из нее свою выгоду!