Нестрашный мир - [18]

А «дом Полины» – местная ссылка. Туда селят детей с родителями или временно оказавшихся без места. Старожилы не любят там жить, потому что терапия, то есть напряжение, охватывающее все пять синих домиков, до «дома Полины» не доходит, а если и доходит, то растворяется в полумраке сеней.

«Жила-была тут такая Полина. Она торговала водкой, а потом уехала и продала дом Фонду».

Ничего она не уехала, я вам скажу. Мы прожили в её доме неполных два дня, и её присутствие было явным и постоянным.

Под потолком большой комнаты висел пучок сухих трав, а на подоконнике я обнаружила книгу «Мудрые рецепты народной педагогики» с изображением старушки в платке – уж не Полины ли? – на обложке. Дом состоял из тёмных углов и порогов, странных инструментов в сенях, потрескивания полдня за окном и вида на деревню.

* * *

Дорогой Лёва!

Должен ли педагог любить детей? Слова «любить» и «должен» – несочетаемые. Педагог должен детей уважать. И быть готовым к тому, что он может полюбить ребёнка. Иногда от этого никуда не деться. Это как если роешь ямку в песке на пляже – роешь, роешь, и докапываешься до воды – до моря. Глубокое погружение в мир другого человека очень часто кончается тем, что ты упираешься в любовь. Что с этим делать – уже другой вопрос. Любовь – такая вещь, что получив её, очень трудно от неё отказаться. Когда вместе с ребёнком приходишь к любви, кажется, что всё, некуда идти дальше, потому что любовь, как море, она огромная. Но педагог – это такой несчастный человек, который не может позволить себе мыслить подобными категориями. У него программа, план, цели и задачи. Приходится, несмотря на любовь, работать дальше.

* * *

Дорогой Лёва!

Знаешь, почему я пишу про особых, «необучаемых», деток из клетки, сложных, тяжелых?

Я думаю, каждому нужно побыть внизу, в самом чудовищном классе, раз в жизни сделать что-то хуже всех.

Мне кажется, многие люди не понимают важных вещей потому, что никогда не были в самой слабой подгруппе жизни.

Сегодня был удачный день: Егор опрокинул на меня таз с водой и смеялся целый час.

Хоть кто-то будет моим утешением на старости лет… Мне хорошо. Я сама из слабой подгруппы. Преклоняюсь перед теми, кто спускается сверху, чтобы протянуть руку.

* * *

Дорогой Лёва!

Было последнее в году занятие понедельничной группы. Из пяти человек пришли только Шура и Игорь («Машенька, тебе "К"!» – «Что значит "К"?» – «Кирдык тебе!»). Час и двадцать минут мы делали ширму, фон для картонной ёлки, красили ёлку, потом закидали её серпантином. Потом мы сделали новогодние светильники из банок, конфетных обёрток и свечей. Осталось десять минут до Нового года. Мы поставили светильники под ёлку, зажгли свечи и выключили свет. Сели втроём на пол. Слева от меня Шура вопросительно дул на свечу (кто знает Шуру, тот поймёт), от чего пламя так же вопросительно колебалось. Справа Игорь говорил про разбойников. А я сидела между ними, чувствуя себя защищенной от всякого зла.

Чего желаю и тебе.

P.S. Была в детдоме.

Заския говорит, обнимая ребёнка:

– Он очень плохо чувствует своё тело. Две причины: ДЦП. И детский дом.

* * *

Дорогой Лёва!

Так вот, мы сидим на крыльце почты, Гриша, Оля и Шурка, я слежу за тем, чтобы Гриша не щипал Шурку, подо мною тёплые доски. Мимо проходят коровы, у первой на шее бубенец. Лают деревенские собаки, все похожие друг на дружку, блеют овцы. Шурка вскакивает и пытается проникнуть в дверь почты, я его ловлю, хватаю и кружу, он радостно визжит.

У Шуры вообще-то тридцать три диагноза, среди них аутизм, компенсированная гидроцефалия, гемофилия и тугоухость. Он ничего не говорит и почти не пользуется жестами, только бытовыми: «спать», «есть», «пить». Когда ему что-то надо, он выкидывает вперед руку наподобие нацистского приветствия «Хайль Гитлер». С виду это совершенно здоровый восьмилетний ребёнок с роскошными тёмными ресницами. Шура знает некоторые дактильные знаки и в хорошем настроении может произносить гласные. Беда в том, что никто не знает, как его надо учить.

Как-то мы с ним ходили в деревню – относили бидон из-под молока. Моросил дождик, в одной руке у меня позвякивал бидон, в другой была Шуркина рука.

Время от времени мы уставали идти и бежали. Мне с ним было очень хорошо.

* * *

Дорогой Лёва!

Вчера битых сорок минут надевала Леночке ортопедические сапожки под насмешливыми (так мне тогда казалось) взглядами санитарки и воспитательницы. На самом деле, думаю, им было всё равно. Надевать что-нибудь замысловатое – это моя беда. Леночке надо бы согнуть ногу, а она не сгибает, лежит, щёлкает зубами. За нашей спиной Владик через каждые полминуты спрашивает: «уже всё?» И Юля, печально: «Может быть, лучше меня возьмёшь позаниматься?»

Каждый раз чувствую себя последним предателем от этого «а завтра придёшь?»

* * *

Дорогой Лёва!

Егор сегодня улыбался мне в первый раз за два месяца. Хоть что-то хорошее со мной происходит.

Почему я выбрала эту профессию?

Будто я стою в центре, а вокруг плещутся волны эмоций: боль родителей больного ребёнка, детдомовская тоска, страх будущего, удивлённые восклицания посторонних.

От глухих – глубже, к аутистам, там всё жестче: «Тяжелые дети», детдом. Чтобы волны были сильнее. Тогда чувствуешь себя живой. Тогда чувствуешь, что вокруг тебя – люди.