Нестандартный подход - [29]

Больше всего на свете он хотел оставаться свободным. Длительные романы тяготили его. Переступив рубеж тридцатилетия, он с корнем вырвал из сердца сладкие иллюзии юности, одна из которых подразумевала вечную, в духе рыцарских романов, любовь, повелевающую вступать в поединки, кровью доказывая свое право на благосклонность прекрасной дамы. Да и вся романтическая атрибутика любви с цветами, восторженными признаниями, клятвами, платоническими бреднями давно перестала волновать Китайца. Его способна была зажечь пара прелестных глаз или изящная фигурка, но Китаец всегда знал, чего хотел.

С одной женщиной он ограничился бы милым трепом и невинным флиртом, другой жаждал обладать здесь и сейчас. При всем этом он был подчеркнуто сдержан и обходителен, зачастую предоставляя даме право взять инициативу в свои руки. Тогда он становился похожим на хищника, затаившегося в засаде и подстерегающего сочную добычу.

Китаец всегда с хорошей долей иронии думал о женщинах, уступая традиции своих соотечественников-интровертов. С детства он впитал спокойную вдумчивость, в которой протекала жизнь людей из пригорода Няньнина, и неторопливую небрежность, с которой местные мужчины относились к прекрасному полу.

Роль женщины была строго регламентирована, и если в юном возрасте Китаец и подвергся влиянию рыцарской романтики, то исключительно потому, что его жизнь резко изменилась, отец увез его в Москву, и он волей-неволей принял западную манеру поведения. Европейское образование позволило ему соединить пассивно-медитативную мудрость его соотечественников с завоеваниями западной культуры.

Он был полукровкой и телесно, и духовно. Зачастую Восток и Запад спорили в нем, и тогда он перечеркивал все то, что усвоил, и действовал исключительно интуитивно, не отдавая себе отчета, что саму интуицию питает смешанный источник. Китаец любил говорить, что его любимый напиток – сок из яблок и манго. Хотя реально он всем напиткам предпочитал коньяк. Говоря о соке, он намекал на свое смешанное происхождение, яблоко воплощало Россию, Европу, а манго – Китай. Он еще в детстве заметил, что кожа молодых китайских женщин нежнее и бархатистее, чем кожа западных. И это все потому, думал он, что китаянки едят манго, а западные женщины – яблоки.

Это детское наблюдение так глубоко проникло в его подсознание, что даже в случаях, когда он наблюдал у жительниц западных городов персиковую кожу, нежнее которой трудно было бы что-либо себе представить, Китаец упорно закрывал на это глаза и мысленно возвращался к своему китайскому детству, к соседским девушкам, изящным жестом наклоняющим кувшин к источнику. Спрятавшись за стволом огромного падуба, он следил за ними с любопытством маленького зверька, открывающего для себя большой мир.

К водопаду в ущелье нет протоптанных давних троп.

Продираясь сквозь чащу, я ищу былого следы… -

пришли на ум строчки Бо Цзюй-и.

Остановив машину неподалеку от «Атланта», Китаец вошел через арку во двор. Нашел нужный подъезд и поднялся на второй этаж. Позвонил. Звонок из квартиры ответил музыкой «Ах, мой милый Августин…». Мотив сменился «Отвори потихоньку калитку…», потом заиграл турецкий марш Моцарта… Хозяин открывать не спешил. Или его нет дома? Китаец снова нажал на кнопку звонка. Наконец за дверью послышался шорох, и глуховатый мужской голос спросил: «Кто?»

– Добрый вечер, мне нужен Сергей.

Дверь приоткрылась. Между косяком и дверью тускло блеснула цепочка. В образовавшейся щели Китаец увидел молодого русоволосого мужчину лет тридцати пяти. Большие серо-зеленые глаза его настороженно смотрели на Танина.

– Я расследую обстоятельства смерти Крупенкова Ильи Васильевича, – произнес Танин.

– Вы из милиции?

– Нет, я частный детектив.

– А-а! – Мужчина хотел было захлопнуть дверь, но Танин успел вставить в щель носок ботинка.

Он саданул в дверь плечом так, что цепочка, жалобно звякнув, полетела к чертям собачьим. Китаец толкнул мужчину и, перешагнув через порог, быстро захлопнул дверь.

– Не советую вам пренебрегать мной, – угрожающе процедил Китаец, – вы – Сергей Приходько?

– Да. Что вам надо? – со сдержанной неприязнью спросил хозяин.

– Поговорить.

– Серж, ну где же ты? – донесся из соседней комнаты капризный женский голос.

Приходько показал глазами Танину на дверь, сделал несколько шагов к ней, приоткрыл и ровным голосом произнес:

– Ко мне пришли, киска. Поскучай немного. Я скоро освобожусь.

В ответ раздались недовольные возгласы, но по интонации говорившей можно было догадаться, что недовольство это – составная часть любовной игры.

Приходько вернулся в коридор. Теперь Китаец мог рассмотреть его. Стройный, ростом под метр восемьдесят, с короткими волнистыми волосами, пристальным взглядом, правильным носом и резко очерченным ртом, Приходько являл собой образчик удачливого соблазнителя. Впалые щеки и плотно сжатый рот придавали ему мужественность. У Приходько был замечательный лоб, подбородок с ямочкой и немного выступающие скулы. Одет он был в синий махровый халат.

Он провел Танина в гостиную, где мягкая мебель соседствовала со столами и стульями на металлических ножках. Пол был застелен абрикосового цвета ковром с характерным индейским рисунком. На стене висело несколько картин, выполненных в авангардной манере. Одна из них произвела на Китайца неизгладимое впечатление: на ней были изображены несколько желто-серо-коричневых плоскостей.