Неспелый колос - [19]

«А ведь достаточно трёх слов, и она умолкнет!..» Но он знал, что никогда не произнесёт фатальные слова, и его томило желание растянуться где-нибудь на горячем песке, уронив голову на колени Вэнк…

У каменистого пляжа, где обитали креветки, они наткнулись на морских петухов. Трепеща плавниками, раздувая цветастые как радуга животы, рыбки старались напугать незваных пришельцев, спасаясь от них в расселинах и у береговой кромки. Однако Флип преследовал свои жертвы без особого азарта. От бликов солнца в спокойной воде, оставленной отливом в мелких впадинках, у него слезились глаза; он, словно новичок, неловко оступался, когда под ногу попадались камни, обросшие покрытой клейкой слизью травой.

Наконец они пленили крупного омара, а Вэнк стала тыкать багром во все щели и норки длинного полузатопленного каменного выступа, где, как она предполагала, поселился морской угорь.

– Вот видишь, он здесь! – закричала она, показывая остриё багра, окрашенное розоватой кровью.

Флип побледнел и прикрыл веки.

– Оставь эту тварь в покое, – сдавленным голосом пробормотал он.

– Ты спятил? Слово даю, теперь он от меня не уйдёт… Да что с тобой?

Как мог, он пытался скрыть горечь и боль, природы которых не понимал и сам. Так что же он обрёл прошлой ночью в напоённом ароматами сумраке, под ласками рук, ревниво жаждавших внушить ему победоносную мужественность? Право страдать? Едва не лишаться чувств перед лицом этого невинного и жестокого ребёнка? Безотчётно содрогаться при виде крови и бренной плоти мелких земных тварей, попавших под безжалостную пяту?..

Задыхаясь, ловя ртом воздух, он закрыл лицо руками и разразился рыданиями. Он плакал так сильно, что был принуждён сесть, меж тем как Вэнк стояла рядом, воздев к небесам окровавленный гарпун с видом пыточных дел мастера. Она склонилась над ним, ничего не спрашивая, но прислушиваясь, словно музыкант, к новому тону, к неожиданным, но беспомощно красноречивым модуляциям его всхлипов, протянула руку к волосам юноши, но отдёрнула пальцы, так и не прикоснувшись. Она была ошеломлена, но внезапно удивление на её лице сменилось суровой гримасой не имеющей возраста горечи, по-мужски непреклонным презрением к подозрительной слабости плачущего подростка. Затем она подчёркнуто неторопливо собрала пожитки: взяла плоскую плетённую из листьев рафии корзинку с трепыхающимися рыбками, подобрала сачок, словно шпагу ткнула за пояс железный багор и твёрдым шагом удалилась, ни разу не обернувшись.

XIII

Снова он увидел её лишь перед ужином. Она сменила одеяние охотницы на синее – точно под цвет глаз – платье из крепона с розовыми фестонами. Флип заметил на ней белые чулки и замшевые туфельки; эти приготовления к неизвестно какому торжеству встревожили его.

– Мы кого-нибудь приглашали к обеду? – спросил он у одной из Домашних Теней.

– Посчитай приборы на столе, – пожав плечами, ответствовала Тень.

Август близился к концу, и ужинали теперь уже при свете ламп, открыв двери на зелёный закат и поглядывая туда, где из моря ещё вырывался пучок последних розовых лучей. Пустынная водная гладь чёрно-синего, как ласточкино крыло, цвета была умиротворённо-спокойна, и, когда тесный застольный кружок смолкал, слышались тихие мерные всхлипы невысокого прилива. Из-за спин Домашних Теней Флип попытался перехватить взгляд Вэнк, чтобы испытать, всё ли ещё крепка незримая нить, вот уже столько лет связывавшая их, охраняя их восторженное чистое чувство от хандры, одолевающей в конце семейной трапезы, на исходе летних каникул или просто на закате дня. Но она не поднимала глаз от тарелки, и косой свет скользил по гладкой коже выпуклых век, округлых смуглых щёк, маленького подбородка. Он тотчас же почувствовал себя покинутым и стал смотреть туда, где за вдававшимся в море полуостровом в форме льва, теперь увенчанным тремя мерцающими звёздочками, вилась белеющая в ночи дорога к «Кер-Анне». Ещё несколько томительных часов – и в небе, окрашенном закатом, прибавится голубоватого пепла, прозвучат ритуальные фразы: «Ого, уже десять. Дети, вы не забыли, что здесь ложатся не позже десяти?» «Странно, госпожа Одбер, я не делал сегодня ничего особенного, и что же? Чувствую себя таким усталым, будто проработал весь день…» Слабый звон убираемой посуды, стук домино по столу, с которого сняли скатерть, плаксивый голосок сонной Лизетты, которая снова отказывается отправляться в кровать… Новая попытка перехватить взгляд, отвоевать потаённую улыбку, доверие Вэнк, которого он по неким таинственным причинам лишился, – и пробьёт час, когда, как и вчера, он тайком улизнёт… Он подумал об этом без отчётливого намерения или желания, будто по принуждению, словно бы это Вэнк своим дурным расположением духа заставляла его покинуть линию обороны и отступить к иному убежищу, прильнуть к другому женскому плечу, почувствовать его благотворное тепло, столь необходимое подростку, нуждающемуся в наслаждении, как больной – в выздоровлении, и, ко всему прочему, тяжко уязвлённому страстной враждебностью своей юной подруги…

Все ритуальные действия совершались с обычной неотвратимостью; служанка унесла хнычущую Лизетту, госпожа Ферре выложила на полированный стол шестёрку-дубль.