Несовершеннолетняя - [12]

А тут кто-то стучал громко и упорно. Пришлось кое-как одеться и идти отворять, хотя Рядков и запрещал пускать чужих.

Пришел председатель колхоза Лазуткин. Оглядел избу и сел без приглашения.

— Хозяина нету? — спросил он сиплым с мороза баском.

— Нету, — тихо ответила Ангелина, придерживая заношенную рубашку у ворота.

— А вы, значит, квартирантка его будете? Так… Слышал, что из школы ушли. На какие средства прожить рассчитываете? Может, в колхоз к нам работать пойдете?

Растерявшись перед этим молодым, аккуратно одетым мужиком, глаза у которого были серо-голубые, как цветок барвинка, Ангелина безуспешно пыталась поправить нечесанные волосы. А в голову ее, изморенную душным жаром избы, невольно кинулась мысль: вот не смогла же судьба послать ей этого чистенького, наверное, ласкового мужика!

— А какая у вас работа? — со слабой, но чуть игривой улыбкой спросила она.

Но Лазуткина эта улыбка не проняла.

— Разная у нас работа, — сказал он со спокойной деловитостью. — Сельская. С лошадьми водиться не приходилось? Запрягать сможете?

— Нет, — стукнув зубами от волнения, сказала Ангелина.

— А доить?

Она покачала головой.

— Худо!

Он молча размышлял, куда ее такую деть — пухлую, белую и малоподвижную, с маленькими, не по комплекции, руками и ногами.

— Беда с тобой, девка! Уходи ты отсюдова, пока не поздно. А то ведь захряснешь, образ свой потеряешь. Ежели мы все так-то вот сядем да руки складем, кто же армии нашей пособит? Ей ведь тоже есть надо.

Ангелина молчала.

— Неси заявление. Я вам хлебушка, картошки понемногу выпишу. До весны перебьетесь.

— А в чем же я пойду работать в ваш колхоз? — спросила Ангелина. — Босиком?

— На крайний случай лапти обуешь. Сейчас это не зазорно.

— Вы-то вот не ходите в лаптях, — сказала она, указывая Лазуткину на его черные, подшитые кожей пимы.

Председатель поднялся.

— Ну, как хошь. Не гнусно тебе здесь быть, так сиди.

А вот девочку вы обязанные в школу посылать. Думаете, что раз война, то и законов уж нету?

Рядкову об этом визите Ангелина ничего не сказала. Но он каким-то образом узнал и сам.

— Вот так-то вас, дураков, и охмуряют. Лазутке план надо исполнить, вот он и ходит, агитирует. Чего ты в колхозе-то не видела?

— А вы сами разве не колхозник? — растерянно спросила Ангелина.

— Только бы не хватало! Я от исполкома, при коммунальном отделе состою. Я человек рабочий.

Потом Рядков рассказал Ангелине, что отец вот этого самого председателя Лазуткина в двадцать первом году его, Рядкова, выследил, когда он тайком в деревню пришел жену свою повидать.

— Восьнадцать месяцев я на Печоре у зырян скрывался, очень по супруге скучал. Трое суток не спал, до бабы дорвался, — сразу уснул. А Лазутка как тут и был. Привел с собой еще двоих сельсоветчиков, связали меня, чуть руки не пообрывали… Ну и я им легко не дался: зубами действовал, как голодный волк!

Рядков топырил губу и мрачно улыбался.

— Жалко, мало мы их, красногузых, в восемнадцатом году драли! — добавил он с ядовитым сожалением и сделал жест своей длинной, как плетка, рукой, будто стегнул с потягом.

Ангелина, вздрогнув, отодвинулась. Она даже и не представляла, что у советской власти есть еще настоящие враги. Неужели он и ее считает такой же, раз говорит ей такие вещи?

Рядков и сам почувствовал, что пересолил: кто ее знает, еще доносить побежит. Когда легли спать, он долго молчал. Потом его шершавая от холодной воды и глины рука тронула Ангелину за плечо.

— Ты в одно ухо слушай, а в другое выпущай, — сказал он мягко. — Вот к весне я тебе сам хорошее место найду. У самого хлеба будешь.

5

Все, что пряталось зимой за высокими сугробами, за темнотой, за короткими пасмурными днями и длинной, скрипучей от мороза ночью, — все это с первым порывом весны запросилось наружу. Мартовский луч ударил в окошко и высветил даже самый темный и грязный угол. Звон капели не давал спать, как раньше, до полудня. Небо и вода в открывшихся полыньях звали своей чистой синевой, и хотелось смыть с лица все, что легло на него за долгую, томительную зиму.

В одно студеное, но ясное утро Ангелина и Марианна вышли на улицу. До полной весны было еще далеко, лед на реке держался, только подплыл голубой водой. Но серые тени на снегу и оголившиеся завалинки говорили о том, что еще неделя — и быть ростепели.

Накануне посыльная из правления колхоза принесла для Марианны ордер на калоши.

— Председатель, Федор Абросимыч, вам отхлопотал. Бежите в магазин, выкупайте.

А уходя, предупредила с серьезностью:

— Глядите не сменяйте на что: у председателя у самого дети разутые.

На мысках калош играло черное солнышко, внутри алела мохнатая подкладка. Это были игрушки, а не калоши. Марианна до самого вечера не выпускала их из рук.

— Обула тебя советская власть! — усмехаясь, заметил Рядков. — Ну-ка, дай погляжу.

Но Марианна прижала калоши к груди и сказала мужественно:

— Это мои личные калоши. Пожалуйста, их не трогайте.

…Ради первого дня мачеха могла б и проводить Марианну до школы. Но она ступила всего несколько шагов от калитки и сказала, пряча лицо в платок:

— Ты иди одна. Тут ведь недалеко. Смотри снегу не набери в калоши.

Марианна побежала, а когда оглянулась, мачеха, хоронясь посторонних взглядов, поспешно закрывала за собой высокую калитку.