Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио - [31]

7 октября 1923 г. Карахан обратился к Гото с пространным личным посланием, выдававшим в авторе более журналиста, нежели дипломата. Он решил – надо полагать, не сам единолично – «поделиться некоторыми мыслями по поводу дела, одинаково дорогого Вам и мне».[103] Ответа от Чичерина на свое письмо Гото пока не получил, но Карахан об этом письме упоминает и фактически отвечает на него по многим позициям, иногда чуть ли не текстуально. Возможно, смысл его послания был еще и в том, чтобы показать, кто теперь будет вести переговоры с Японией с советской стороны, кто будет новым полномочным представителем Москвы.

Здесь необходимо сказать несколько слов о балансе сил и личных взаимоотношениях внутри руководства Наркомата иностранных дел в 1920-е годы. Выработкой внешнеполитической стратегии НКИД не занимался – это было прерогативой политбюро («Инстанция» в служебной переписке советских дипломатов), внутри которого тоже не было единства мнений: вспомним хотя бы борьбу Сталина и Троцкого по вопросу о китайской революции. Важные международные вопросы решались в комиссиях и исполкоме Коминтерна, куда входили многие члены политбюро и видные партийные идеологи. Наркомату оставалась лишь рутинная дипломатическая работа да сбор информации, которой требовала от него «Инстанция». К мнению дипломатов, даже наркомов, советские руководители прислушивались редко: ни Чичерин, ни его преемник Литвинов не входили в политбюро, а к моменту восстановления советско-японских отношений Чичерин не был даже членом ЦК партии. Следует учесть и то, что Чичерин, Иоффе, Карахан, а также Троцкий (предшественник Чичерина на посту наркома), несмотря на многолетнее участие в революционной борьбе, стали большевиками только в 1917 г., а потому могли вызывать определенное недоверие «Инстанции». Не было долгого партийного стажа и у большинства дипломатов более низкого ранга, кадры которых формировались в основном из политических эмигрантов, долго живших за границей и знавших иностранные языки, но не участвовавших непосредственно в революционной деятельности в России.

8 повседневной работе от НКИД зависело многое, однако разногласия в его руководстве были существенными и принципиальными. И нарком Чичерин, и его заместитель Литвинов долго жили в Европе как политические эмигранты, но если первый относился к ней с нескрываемым отвращением, то второй делал ставку на налаживание связей с бывшими державами Антанты. Чичерин гордился Рапалльским договором с Германией и дружественными отношениями с кемалистской Турцией, Персией, Афганистаном, Монголией и Китаем, считая это направление политики наиболее перспективным как для укрепления международных позиций СССР (в том числе путем ослабления влияния Великобритании), так и для возможного расширения мировой революции. Он также придавал большое значение нормализации отношений с ближайшими западными соседями Советской России, странами «санитарного кордона» – Финляндией, Польшей, прибалтийскими республиками. Если посмотреть на карту, нетрудно заметить, что таким образом в сферу внешнеполитической активности СССР попадали ключевые территории Евразии – «сердцевинная земля», в основном совпадающая с территорией бывшей Российской империи, и «опоясывающая земля», территория всех перечисленных государств. Япония замыкала этот евразийский «пояс». Сторонниками такой политики были Иоффе и Карахан, а также член коллегии НКИД СИ. Аралов (между прочим, первый начальник того, что потом будет называться ГРУ). Будучи полпредом в Турции, Аралов сумел установить личные доверительные отношения с Кемаль-пашой, что стало крупным дипломатическим достижением для обеих стран. Взгляды этой группы соотносятся с евразийской ориентацией в геополитике.

По ту сторону геополитической «баррикады» были Литвинов и его сторонники – A.M. Коллонтай, В.Л. Копп (первый советский полпред в Японии), И.М. Майский, Я.З. Суриц, которых можно определить как атлантистов. Главным направлением советской дипломатии они считали Европу, вершившую, по их мнению, судьбы всей мировой политики, а в перспективе – США, которые упорно отказывались признавать большевиков. Они были решительно против любого участия дипломатов в революционном движении, против их контактов с оппозиционными силами за границей, против любого вмешательства во внутренние дела других стран, чего, заметим, вовсе не исключали в своей практике Чичерин и Карахан.

Г.З. Беседовский, бывший во второй половине 1920-х годов советником полпредств в Токио и Париже, вспоминал: «По установившемуся внутри Наркоминдела распределению обязанностей, Литвинов был совершенно изолирован от какого бы то ни было отношения к азиатской части работы Наркоминдела. Когда Чичерин уходил в отпуск, политбюро передавало эту часть работы Наркоминдела члену коллегии последнего Аралову, очень милому, но, вместе с тем, недалекому человеку. Литвинов обижался и дулся, но в политбюро ему резонно замечали, что ввиду его острой личной вражды к Карахану, оставление его в качестве руководителя азиатской работой Наркоминдела вызвало бы немедленно трения с пекинским полпредством, во главе которого стоял Карахан. Политбюро, повторяю, поступало резонно, так как при интриганских наклонностях Литвинова и при его неразборчивости в средствах при сведении личных счетов, неминуемо должна была начаться борьба между пекинским полпредством и Наркоминделом, в которой всякие соображения отступили бы перед одной целью: во что бы то ни стало подсидеть Карахана».