Несостоявшаяся битва - [21]

Однако 19 мая в Лондоне Чемберлен выступил с решительным заявлением в конце парламентских дебатов по вопросам внешней политики. Он предупредил Германию о возможных последствиях ее политики и о том, что вооруженный конфликт будет катастрофическим для всех, кого он коснется. Но затем в его речи появилась та заключительная часть, которая вновь показала, в каком направлении идет мышление Чемберлена. «Я все же прошу палату представителей помнить, — призывал он, — что в данном вопросе мы стремимся не к альянсу между нами и другими странами, а к созданию мирного фронта против агрессии, и мы бы не имели успеха в такой политике, если бы, гарантируя сотрудничество одной страны, изображали другую как беспокойную и нежелающую сотрудничать с нами». И он опять возвращается к своей идее «мирного фронта», который предотвратит войну, а не «альянс».

Что подразумевал Чемберлен под этим, становится понятным из хода англо-французских штабных переговоров. С точки зрения военной терминологии «мирный фронт» не имел никакого смысла; с точки зрения Чемберлена, он мог служить средством, которое приведет поляков за стол переговоров с немцами. А при таких условиях война была бы предотвращена только ценою огромных уступок со стороны польского правительства в ущерб интересам своей страны.

Таким образом, в середине мая руководители Англии и Франции верили в возможность мирного урегулирования и убеждали других поверить им, в то время как в действительности события развивались в совершенно ином направлении. Напрасно мы ищем в донесениях дипломатов и докладах разведывательных служб какой-либо ключ к тому, что происходило па самом деле, какие действия собиралась предпринять Германия, что должно было насторожить союзные державы, какие планы были у русских. Ни в Лондоне, ни в Париже правительства не проявляли каких-либо признаков обеспокоенности тем, что их ожидало. А в Берлине, где Гитлер снова не обратил внимания на сообщения своих дипломатов и шпионов, германский фюрер подготовил оценку обстановки, которая свидетельствовала как о знании им настроений английского и французского правительств и их военных советников, так и об очень подробной информации об этом изнутри.

На 23 мая Гитлер вызвал к себе всех своих военных руководителей. На совещание в его кабинет в новой имперской канцелярии собрались почти все главные военные руководители. Не было ни одного гражданского, отсутствовал даже Риббентроп. Присутствовали Геринг, Редер, Мильх, Браухич, Кейтель, Гальдер, Боденшатц, Ёшоннек и Варлимонт. Шмундт вел протокол.

Целью данного совещания, по словам Гитлера, являлось кроме других вопросов рассмотрение сложившейся обстановки и определение задач для вооруженных сил, вытекающих из нее. Гитлер, по-видимому, принял решение в отношении Польши и Англии. Польша — враг; она всегда была врагом Германии. Договоры о дружбе ничего не изменили. Присутствующие должны ясно представлять, что предметом спора не является Данциг как таковой. Речь идет о необходимости для Германии жизненного пространства на Востоке. «Если судьба вынуждает нас к войне с Западом, полезно владеть богатым районом на Востоке». Польский вопрос не может быть отделен от войны с Западом, поэтому «не может быть и речи о пощаде для Польши». Германии предоставлено решить, напасть ли на Польшу «при первом удобном случае». Германия не может ожидать повторения чешского варианта. «Будут боевые действия. Наша задача — изолировать Польшу».

Затем Гитлер подробно развил свой тезис, заострив внимание на основных моментах. «Нельзя допустить одновременной войны на Западе (с Францией и Англией)». Конфликт с Польшей, «начиная с нападения на Польшу, будет успешным только в случае, если Запад останется вне ринга».[42] Вот чего нужно добиться Германии. Это будет «вопросом умелой политики». Смысл выступления Гитлера перед своими генералами в действительности сводился к тому, что военные и политические соображения не могут быть отделены друг от друга и что при данных обстоятельствах они, генералы, должны понять, что боевым действиям должны предшествовать политические мероприятия, что политические шаги создадут соответствующие условия вооруженным силам для решительных действий. И Гитлер перешел к осуществлению этих шагов, хотя и не был полностью откровенен со своими генералами. Теперь нам больше известно о тех обстоятельствах, чем в то время, когда они складывались, и выступление Гитлера перед своими генералами 23 мая в настоящее время приобретает для нас иной смысл (учитывая то, что нам теперь известно), нежели для тех его военных руководителей, которые все еще были в неведении относительно некоторых главных элементов гитлеровской дипломатии.

После 23 мая фактически не осталось иных путей для мирного урегулирования европейского кризиса, кроме полной капитуляции перед требованиями Гитлера по вопросам о Данциге и Польше, каковы бы ни были последствия от подобной англо-французской капитуляции.

Однако оставалось еще пятнадцать недель для осуществления «умелой политики», чтобы убедить англичан и французов в достоверности их собственных легенд относительно неподготовленности к войне, подстрекать их оставаться в стороне, какие бы причины ни были, пока немцы заняты разгромом Польши. Как на Западе восприняли это инспирированное Гитлером самовнушение, лучше всего видно на примере английского министра иностранных дел лорда Галифакса. Он ничего не знал о выступлении Гитлера перед немецкими генералами 23 мая, однако «Стальной пакт»