Несокрушимые - [174]

Шеин устроил его на одном из прясел западного участка стены к северу от Копытецких ворот. Кругом было пустынно, изредка мелькнёт на площадке голова стражника, и снова никого, для постоянного дозора людей не хватало, в случае угрозы их присылали со спокойных мест. Несколько дней Дедешин вёл себя смирно, отсыпался и отдыхал от беспутной жизни. Его никто не тревожил, изредка наведывался лишь Митяй, которому без постоянного предмета для обличений было и того хуже.

   — Трепещешь? И поделом! — начинал он обычное. — Скольки говорено было: уста чужой жены источают мёд, но последствия от неё горьки, как полынь. Зато и определили тебя на погибель.

   — Все мы тута приговорённые.

   — Помрём все, точно... Когда-нибудь, так ничего, зато сейчас страшновато. А ты и есть посейчасный.

   — Почему?

   — На самое утлое место поставлен. Стенку здеся в осень клали, при самом дожде, какая в ней крепость? Гляди, плесенью вся пошла, всё нутро, поди, истончилось. Я Фёдора Савельича тогда ещё стыдил за порчу, а ему что, срок был даден. И воеводе скольки раз говорил, он тож не слухал, своеволец.

   — Твои брехи слушать, так и крепости не стоять.

   — Не скажи, послушались, так износу не было б. А так гляди, скоро вся в песок изотрётся. Я, брат, такие места знаю, что если б ляхам было ведомо, давно бы здеся сидели. Тута под башней основа знаешь какая? Никакая! Булыга камень поставлял, одно слово... Как ни рассуждай, а конец тебе раньше всех уготован, и все за грехи. Вдовиц скольких обидел? Много, так и сказано: «За воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную». Вот.

   — Уйди, — попросил Дедешин, — не то я сейчас сам тебя ввергну.

   — Воля твоя, — покорно согласился Митяй, однако с уходом не замедлил.

Оставшись один, Дедешин долго ворочался на своём жёстком ложе. Глянул на расположившийся перед ним вражеский стан. Оттуда доносился звук топоров и буйные крики. «Вот развесёлая жизнь, — подумал он, — а тут сиди в утеснении и дожидайся погибели. Поговорить и то не с кем». Прихода Митяя он ждал уже с нетерпением. Следующий раз тот пришёл к вечеру и снова принялся за своё. Дедешин терпеливо слушал.

   — А ты сам-то когда-нибудь бабу пробовал? — неожиданно спросил он.

   — Упаси Боже, невинен, словно агнец.

   — Тогда тебя ляхам нужно свести, они такое ещё не видели.

Митяй испугался.

   — Что ты говоришь?

   — Ничего, мы-то до тошноты насмотрелись.

Заверещал было Митяй, но Дедешин заткнул ему рот кляпом, обмотал тулово верёвками и так, будто куль, спустил со стены. Скоро за ним последовал сам, а уже через час стоял перед Яковом Потоцким.

Рассказ стрелецкого начальника нового польского воеводу очень заинтересовал. Тот говорил со знанием дела. Штурмовать надобно сразу со всех сторон, в крепости на такое людей не хватит. Показал на карте слабые места, какие знал, об остальном — вот он расскажет, и вытолкнул вперёд Митяя. Суровый обличитель беспорядков долго не запирался, был велеречив и, похоже, даже обрадовался, что ему дают говорить. Яков, не в пример умершему брату, оказался терпеливым, слушал, не перебивая, и многим тоже заинтересовался. Особенно сообщением о том, что в стоке для городских нечистот у Крылошевской башни полуразрушен свод. Переспросил. Митяй с удовольствием пояснил:

— Когда ваши пушки по башне стреляли и сбили верх, по левому пряслу трещина прошла, как раз там, где золотарная дыра. Я туда лазил и сам видел: свод разошёлся, хоть руку засовывай. Воеводу тотчас упредил, а он только нос воротил, не знал, что делать. И то правда, дырку-то не забьёшь, иначе куда дерьмо девать?

Яков Потоцкий послал людей проверить сказанное и стал готовить приступ. Сам решил действовать с казаками и частью немецкой пехоты с востока, напротив Авраамиевской башни. Литовский маршал Дорогостайский должен был ударить с севера на Крылошевские ворота. Кавалеру Новодворскому поручалось взорвать примыкающее к ним левое прясло крепостной стены. Наступать на западе надлежало Стефану Потоцкому совместно с немецкой пехотой Вайера, действующей южнее Копытецких ворот.

Штурм назначили на начало июня, а в оставшееся время вели непрерывный пушечный огонь и сбили верх у большинства башен. Основное огневое усилие направили на участок стены, указанный Дедешиным, и сделали здесь пролом на десяток саженей. Сказалась ли тут слабина кладки или небывало сильный огонь новых осадных орудий, теперь уж неизвестно. За проломом отчётливо виделся высокий земляной вал, который защитники стали спешно укреплять новыми срубами и устанавливать на них дополнительные пушки. Накануне штурма Новодворскому с несколькими жолнерами удалось незаметно подобраться к Крылошевским воротам и заложить пороховой заряд на место, о котором говорил другой предатель.

В полночь со 2 на 3 июня Стефан Потоцкий со своими людьми двинулся к крепости. Шли крадучись, и, несмотря на то что несли тяжёлые лестницы, незаметно подобрались к самому пролому. Защитники на валу заметили их, когда начали приставлять лестницы. Поднялась тревога, зазвонили колокола. Шеин спешно направил людей к Копытецким воротам, и сам поспешил туда.

Враги сошлись в жестокой рукопашной схватке. Звенела сталь, гремели выстрелы, пороховой дым ещё более сгустил ночную тьму. Вспышки разрывов и отблески пламени от занимающихся огнём деревянных строений выхватывали из темноты яростные лица защитников. Не помышляя об отступлении, они обрушили на нападающих беспощадные удары сабель и шестопёров, швыряли на головы лезущих снизу булыжники и всё, что находилось под рукой, лили смолу и кипяток. Валы скоро осклизли от крови, по ним катились обезглавленные тела, руки, ноги... Тяжёлые лестницы рушились от гроздьев живых и мёртвых тел, раненых приходилось сбрасывать вниз, всё пространство в проломе между стенами и валом было заполнено ими. Ночь оглашалась воплями и стонами, предсмертными молитвами и криками сражающихся, а над всем звучали тревожные колокольные звоны. Ряды защитников пополнялись новыми подкреплениями, и Стефан Потоцкий был вынужден дать сигнал к отходу.