Несобранная проза - [31]

– Рвань негодная! – проворчала бабушка и огляделась, будто ища, чем бы запустить в новоявленного родственника, но глиняная чашка была уже разбита. Господин заговорил, заикаясь:

– Фелиция, мне кажется… мне кажется… что он говорит правду… я только одного не понимаю, почему он все время считает меня за бабушку, когда я – его родной отец. Фелиция, возьмите у него этот предмет… ну, ладанку…

Том был так удивлен, что потерял до некоторой степени сообразительность и готов был даже пискливого джентльмена признать за бабушку; поэтому он с готовностью хотел подойти и предложить старому господину на рассмотрение свою бляшку, но тот поднял руки, вдвинулся в кресло так, что даже стукнулся затылком о жесткую спинку и закричал:

– Не приближайся, мальчик, не приближайся. Фелиция, дитя мое, возьмите у него эту штуку.

Старая дама двинулась, разжала кулак Тома и поднесла бляшку к хозяину. Тот долгое время смотрел на предмет, потом закрыл лицо руками, наклонил голову, так что стал виден не только пробор серых волос, но и плешь, и наконец простонал:

– Сомнений быть не может: это он!

– Может, стащил где-нибудь! – пробовала возразить Фелиция, но господин быстро продолжал:

– Нет, Фелиция, все было предусмотрено. И опять, не забывайте про голос крови – это что-нибудь да значит!

Он высморкался и протянув обе руки к Тому, произнес:

– Теперь пододвинься, Том. Теперь тебе это позволено.

Держа за руку на поларшина от себя мальчика, господин начал жалобно:

– Я – твой несчастный отец, Том – Тэдди Смит, и ты – мой не менее несчастный ребенок. Нет надобности в эту торжественную минуту вспоминать, что было причиной нашей разлуки, но вот мы снова вместе, нашли друг друга, – и мы радуемся!

Мистер Смит старший остановился и обвел аудиторию грустным взором, словно он произносил надгробное слово, затем продолжал с усиленной выразительностью:

– Знаешь ли ты, что значит – отец?

Так как Том молчал, то мистер Тэдди формулировал свой вопрос более понятным по его мнению образом.

– Что значит папа, батюшка, папаша? Это – человек…

– Который вас сечет, когда вы курите? – попробовал догадаться мальчик.

Низкий голос Фелиции, на которую Том как-то перестал обращать внимание, вступился:

– Пожалуй, за такие проделки, если мальчугану не минуло еще пятнадцати лет, его может высечь любая леди известного возраста.

Но мистер Смит старший, не смущаясь не особенно торжественными перерывами, продолжал:

– Отец – это человек, который тебя питает, холит, воспитывает, учит уму-разуму, который, в конце-концов, причина самого твоего существования. Для всякого чувствительного ума и сердца слово «отец» звучит, как давно любимая музыка, как после долгого отсутствия родной язык.

Не только Тому, но даже леди известного возраста становилось скучно, да, кажется, и сам мистер Тэдди не знал, что дальше сказать, что не уменьшило бы впечатления его предыдущих слов, потому, по примеру некоторых ораторов, он закончил неожиданно конкретным предложением:

– Фелиция, вымойте мистера Смита младшего и постелите ему спать на сундуке в проходной, рядом с кабинетом.

Том более удивлялся, нежели радовался всем преимуществам благоустроенного житья в доме вновь найденного батюшки. Фелиция, оказавшаяся не более, как экономкою мистера Смита старшего, или, лучше сказать, его тюремщицей и совестью, потому что, служа уже долгое время в семействе Смитов и зная все тайны и характеры хозяев, имея со своей стороны строгий и неуступчивый нрав, сделавший бы честь любому судье, она держала мистера Тэдди в повиновении – по-видимому, совершенно не собиралась менять положения дел, понимая всю его выгодность.

Ей же был без уговора поручен и самый младший мистер Смит. Привыкши смотреть на всех вообще членов семейства Смит, как на своих жертв, Фелиция пробовала было изводить Тома тем, что он, мол, воришка, но так как на мальчика эти упреки не производили никакого впечатления, то старая дама предпочла взять его себе в сообщники и жаловаться ему на мистера Смита старшего. По правде сказать, эти рассказы тоже не слишком интересовали Тома, и он больше любил сидеть с отцом, молча, в полутемной комнате. Мистер Смит старший был достаточно здоров и совсем не стар, но вел себя, как больная развалина в отставке. Очевидно, ему доставляло непонятное удовольствие находиться все время дома, раскладывая пасьянсы, или, смотря на огонь керосиновой лампы, подвергаться нападкам и воркотне Фелиции и питаться кушаньями выздоравливающего. Службу свою он бросил вот уже скоро год, сославшись на переутомление.

Прошло недели две. Мальчик не доставлял никому беспокойства, но и не вносил оживления в печальные и затхлые комнаты. Казалось, он родился и вырос в этих сырых стенах и с детства привык к кисловатому амбарному запаху и тихому скребету мышей за обоями. Отец иногда поднимал глаза от карт и без выражения взглядывал на сына. Кажется, он считал этот жест болезненным, но Том этого не понимал и всякий раз, вздрогнув, спрашивал:

– Вам чего-нибудь угодно, мистер Смит старший?

Упомянутый мистер медленно отводил глаза, вздыхал и ничего не отвечал, что он тоже находил болезненным. Умолкал и мистер Смит младший, и снова слышилось только шлепанье карт, да мышья скреботня. Фелицию такая семейная картина всегда выводила из себя. Вообще, старая дама не терпела тишины, болезненности и слезливых воспоминаний, считая их лицемерием, особенно со стороны такого изверга, по ее мнению, как мистер Смит старший. Ее, по-видимому, раздражал даже самый вид хозяина, его розовое личико, редкие волосы, маленькие руки и писклявый голос, так что было даже не совсем понятно, что ее связывало с этим домом.