Несломленная - [7]

В Австралии эта девочка быстро исчезнет.

2. Австралия, 1994

Мы все вчетвером спим на старом двуспальном матрасе на грубом полу нашей крошечной двухкомнатной квартирки. Папа, мама, Саво и я изгибаемся как можем, чтобы уместиться на тесном матрасе и попытаться уснуть. Все наше имущество – это этот матрас и холодильник, который всю ночь гудит и громко трещит. В квартире темно и холодно, и вокруг нас бегают большие тараканы.

Первую неделю в Австралии мы провели у моей двоюродной бабушки Катицы, которая живет за углом. Потом она сказала, что с нее довольно, и мы нашли это место. На прощание она подарила нам матрас и холодильник. Как беженцы мы получаем государственное пособие, но убитая квартира – единственное, что мы можем позволить себе на эти деньги.

Я пребываю в тотальном культурном шоке. С самого нашего приезда я ничего не вижу от тоски по дому. Я несчастный, потерянный 11-летний ребенок без какого-либо знания английского. Бетонный пейзаж западного Сиднея с его многоэтажками красного кирпича и безжалостным солнцем совсем не похож на дом. При этом я прекрасно понимаю, что о возвращении домой не может быть и речи.

Все первые четыре недели в Сиднее папа проводит в безрезультатных поисках теннисных кортов и тренера. Один за другим возникают препятствия, от которых глаза наливаются кровью. Никто из нас ни слова не знает по-английски, у нас нет машины, почти нет денег. Две мои ракетки так и лежат в сумке нетронутыми в углу нашей тесной квартиры.

С каждым новым днем настроение отца ухудшается. Он весь кипит от раздражения, и мы все ходим по струнке еще больше, чем когда-либо. Пока я не начну бить по мячу, его мечта не начнет осуществляться, и это создает у нас дома просто невыносимое напряжение. К тому же я чувствую, что ему тоже некомфортно в этой новой стране, что он Австралию практически ненавидит.

Но потом нам наконец улыбается удача. По пути в местную пекарню, которую держат сербы, папа видит еще одного серба, который открывает багажник своей машины. Внутри рассыпаны теннисные мячи. В глазах отца это, наверное, выглядит как россыпь неоново-желтых бриллиантов. Он воодушевленно подходит к мужчине и заговаривает с ним по-сербски.

– Моя дочь играет в теннис. У нее большой талант. Мне нужен для нее клуб и контакт тренера. Можете мне помочь?

Мужчина отвечает, что постарается. Он берет у отца наш домашний телефон и говорит, что отзвонится.

И он свое слово держит: на следующий день он звонит и дает нам номер тренера по имени Джон Уилл.

Отец встречается с Джоном – тот ему нравится. Я прихожу к нему на пробное занятие, и мы сразу договариваемся, что он будет со мной работать.

Джон невероятно приятный и добрый человек, а еще он страшно высокий. В моих детских глазах двухметровый Джон – просто великан. У него есть два корта прямо дома, на заднем дворе, в десяти минутах езды на автобусе от нашего дома в Фэрфилде. В этом своем ухоженном пригородном дворе он дает теннисные уроки и иногда проводит однодневные соревнования. Для нас это место – как оазис. Оно дарит отцу надежду.

Мы с папой встаем рано и тихо, чтобы не разбудить маму и Саво. В 5:30 мы садимся на автобус, а в 6 начинается наша с Джоном тренировка. В моей группе, кроме меня, еще пять детей. Я тренируюсь на автомате, как робот, но по мере того как поднимается солнце, замечаю, что они тренируются с удовольствием. Мне, конечно, не до этого, потому что за мной наблюдает отец. Как и раньше в клубе «Зак», он наматывает круги вдоль сетчатого забора, не упуская ни одного моего движения.

Папе так нравится Джон, что скоро я уже занимаюсь с ним индивидуально дважды в неделю после школы. Мы платим ему деньгами из нашего пособия, так что оставшихся денег нам хватает только на еду и автобус. Мама сидит с Саво, поэтому пойти работать она не может. А папа едва говорит по-английски, что очень усложняет поиск работы. Родители ни с кем не общаются. Мы не пытаемся освоиться в местной сербской диаспоре. Папа одержим одной идеей – развитием моего теннисного таланта.

Вскоре после переезда я иду в Фэрфилде в школу. В первый день мне невыносимо страшно. Я обедаю в одиночестве, забившись в дальний угол двора, и ни с кем не разговариваю, потому что не знаю английского. Меня отправляют в класс к другим детям беженцев, чтобы мы выучили язык. К счастью, он дается мне легко, и уже через несколько недель меня переводят в обычный класс.

Но я сразу вижу, что мне там не место. И хотя в Осиеке и Сомборе я была популярна и легко заводила друзей, в Сиднее уверенность меня покидает. В этой новой стране я всего боюсь и ухожу в себя. Перемены я провожу одна, обедаю одна. Школа быстро становится для меня пыткой. Меня начинают дразнить. Издеваются надо мной. У меня на подбородке родинка, и, стоит мне пройти мимо одной компании, они надо мной из-за этого смеются. Я не терплю их издевки молча – я отвечаю, говорю, чтобы они отвалили, строю им рожи, окидываю их испепеляющим взглядом. Но ничто не помогает. Несмотря на всю силу духа, которую воспитала во мне жизнь после побега из Хорватии, я впервые начинаю бояться школы. От этого мне очень грустно. Раньше я так ее любила.