Несломленная - [64]

Наверное, он думал, что, когда мы отделаемся от моей семьи, все затруднения исчезнут и я стану его счастливой невестой. Недавно я поняла, что он хочет, чтобы я принадлежала только ему. Теперь я уже знаю, что Энрике любит, чтобы все было так, как хочет он.

* * *

Я всего в нескольких строчках от вершины рейтинга, но у меня есть более первоочередная задача: нанять тренера. После пробного сбора с Хайнцем Гюнхардтом в октябре в Монако я решаю поработать с ним, потому что у него сильное резюме. Трудность в том, что он не может сопровождать меня на всех турнирах, так что для начала мы договариваемся на шесть месяцев.

В конце января мы с Хайнцем проводим недельный сбор, а потом он уезжает работать комментатором, и мы продолжаем общаться по телефону. Я одна еду в Японию. Когда я захожу в свой номер, в нем мертвая тишина. Ни отца, ни мамы, ни братика, ни Энрике. Я одна. Это странно, но в этом есть умиротворение. Правда, стоит мне лечь в кровать, как на меня снова резко обрушиваются все мое одиночество и грусть.

Несмотря на мое уныние, в Токио я дохожу до четвертьфинала, как и следом в Париже. Но ко второй неделе февраля, когда я играю в бельгийском Антверпене, мое депрессивное состояние уже налицо. Я провожу чудовищный матч и проигрываю в первом круге.

Уверенность от меня ускользает. К тому же через несколько недель я понимаю, что Хайнц, наверное, мне не подходит. У нас нет контакта. Он не может помочь мне, когда я в таком состоянии, как сейчас, – уязвимом и беспокойном. У него совершенно бесстрастный подход, и, конечно, он недоступен для постоянной работы. Но в то время у меня не было других вариантов: посреди сезона я не могла ни найти кого-то другого, ни остаться совершенно одной на турнирах. Я ненавижу быть одна, поэтому старалась, чтобы из этого вышел хоть какой-то толк.

Между тем мы с Энрике едем на турнир в Скотсдейле, штат Аризона, и продолжаем больше препираться, чем разговаривать. После целого дня тренировок мы возвращаемся в гостиницу и опять начинаем скандалить – на этот раз из-за ревности Энрике.

Голова у меня идет кругом. Нужно сворачивать эту лавочку. Но куда мне, черт возьми, пойти? Пойти некуда. У меня никого нет. И я совершенно точно не вернусь к отцу.

Закономерно, что в Скотсдейле я проигрываю свой первый же матч. На корте я сейчас напрочь лишена веры в себя, когда она мне нужнее всего. Отсутствие команды и постоянного тренера в сочетании с разваливающейся личной жизнью плохо влияют на мой теннис. В Индиан-Уэллсе я тоже проигрываю в первом круге, но в Майами умудряюсь выйти два матча, прежде чем в 1/8 финала выйти на Алисию Молик. Она смотрит мимо меня и ничего не говорит – очень жаль, что мы с ней больше даже не здороваемся. Я обыгрываю ее 6:1, 6:4 и выхожу в четвертьфинал, где проигрываю Ким Кляйстерс.

В Сарасоте Энрике постоянно мне грубит, обзывает меня и унижает. Это происходит на глазах тренера, которого я считаю своим другом. Я его люблю и очень уважаю, и он призывает Энрике к ответу, запрещает ему так со мной разговаривать. В противном случае, добавляет он, Энрике придется иметь дело с ним. Это такое облегчение – когда кто-то за тебя заступается. Я могу быть сформировавшимся игроком, но на человеческом уровне я не знаю даже, как заводят друзей.

Честно говоря, я не могу даже представить себе, как у меня появятся друзья, потому что мне по-прежнему кажется, что я никому не нравлюсь. После того как ко мне относились в Австралии, я до сих пор часто думаю, что в принципе не могу вызывать симпатию. Издевательства в школе, помноженные на агрессию со стороны австралийских игроков, и жестокое обращение отца привели к хроническому ощущению собственной никчемности.

Абсолютно неожиданно – учитывая особенно, как я жаждала свободы от него, – без папы я чувствую себя потерянной. Результаты, которые я показывала с ним, со счетов не сбросить. При всех своих изъянах он был хорошим организатором. Армейская дисциплина касалась не только тренировочного расписания, но даже того, что я ела. С шести лет я доверяла каждому его слову о теннисе. Я четко исполняла все, что он мне говорил. Был ли у меня талант? Да. Умела ли я работать и тренироваться? Тоже да. Но подняться туда, куда я поднялась, помог мне он. Он знал что делает.

Энрике приезжает ко мне в Варшаву, и там я, несмотря на свою неровную игру, дохожу до полуфинала. В Берлине, Риме и Страсбурге я выступаю посредственно.

К «Ролан Гаррос» моя тренерская ситуация меня окончательно достала. Когда после поражения во втором круге я прошу Хайнца оценить матч, я не слышу от него ничего полезного.

«Это бессмысленно, – понимаю я. – Так работать невозможно».

Я плачу Хайнцу сотни тысяч евро в неделю, чтобы раз в несколько недель он появлялся рядом со мной и говорил какую-то хрень. Он проводит тренировку-другую, а потом опять уезжает на неделю. Для него его комментаторские обязательства важнее моей карьеры. Даже когда он показывается на турнирах, это только на несколько дней – он уезжает еще до того, как я закончу. А мои результаты так вообще становятся лучше, когда его нет.

Когда я на следующий день говорю Хайнцу, что так продолжаться не может, он, как ни странно, удивлен: