Несломленная - [44]

Я не понимаю, зачем ему это понадобилось. Настолько он пьян.

Ситуация становится все хуже. Я боюсь, что он снова сделает что-нибудь безумное на людях.

9. US Open и Олимпиада, зима 2000 года

Когда я приезжаю во «Флашинг Медоус», где проходит US Open, в голове у меня бардак. У меня нет сил смотреть людям в глаза. Перед «Шлемом» все взволнованы и в приподнятом настроении, но я не могу получить удовольствие от этой атмосферы, потому что моя жизнь – ад. Бирмингем, Уимблдон, Нью-Хейвен глубоко меня ранили. Пока в Южном полушарии начинается зима, я понимаю, что должна как-то спасти отца от самого себя. Предугадать его поведение невозможно, но я еще верю, что теннис может мне помочь. К сожалению, эта вера вскоре в очередной раз пошатнется.

К началу US Open я по-прежнему в физическом и эмоциональном упадке – еще сказываются последствия Канады. Колени у меня опухшие. На свой первый матч против 41-й ракетки мира Анны Смашновой я выхожу без каких-либо мыслей. На корте я превращаюсь в машину, неспособную на эмоции. Я играю как робот и отправляю Смашнову домой – 6:1, 6:0. Поскольку в таких матчах я не испытываю никаких эмоций, победы в них приносят мне не радость, а облегчение.

На следующий день после парного матча он звонит мне на мобильник и говорит, что хочет меня видеть. Я нахожу его в лаунже для игроков. Он пьян и шатается из угла в угол, так что люди уже бросают на него косые взгляды. «Он протрезвеет, если поест, – думаю я. – Надо, чтобы он поел». Я предлагаю ему пойти перекусить.

В столовой для игроков он заказывает лосося. Девушка дает ему небольшую порцию.

– Это почем? – спрашивает он.

– Двенадцать с половиной, – отвечает она.

– Вот за это?! – орет он на нее, недовольный размером порции.

– Да, – говорит она и переключается на следующего клиента.

Он начинает возмущаться несоответствием между ценой и размером порции несчастного лосося. Вскоре он уже швыряется всем, что подвернется под руку: сначала приборами, потом булочками и, наконец, самим лососем.

– Он слишком маленький и слишком дорогой! – орет он и не может угомониться. – Двенадцать долларов за кусок рыбы – это грабеж! – вопит он, пока я стою рядом.

Дальше он кидает лосось прямо в девушку. Теперь уже все посетители ресторана: игроки, родители, дети, сотрудники турнира, тренеры – всего больше ста человек – смотрят, как он кидается едой. Все пораскрывали рты от изумления, а я буквально хочу умереть.

Его ярость тем временем только закипает. Девушку за прилавком он называет «коровой». Сотрудница WTA Бренда Перри, которая тоже стоит в очереди, пытается его успокоить. Кто-то вызывает охрану, из-за чего он бесится еще больше и начинает вовсю сыпать оскорблениями. Главу WTA Барта Макгуайра он называет «гангстером». Поворачивается ко мне и резко срывает у меня с шеи аккредитацию. «Драный US Open!» – вопит он и швыряет аккредитацию в Джима Фухса, директора Ассоциации по связям с общественностью.

Приходит директор службы безопасности Пит Пистоун. Он жестко берет отца за плечи, выводит его из лаунжа и ведет на парковку. Чтобы не усугублять ситуацию, они хотят, чтобы мы покинули территорию турнира. Собирается толпа: на глазах у сотен зевак, игроков, тренеров, родителей разверзаются врата ада. По пути из ресторана на парковку я думаю только о том, что это самое большое унижение в моей жизни. На нас смотрят все.

Отец кроет матом лично Пистоуна и Соединенные Штаты в целом. Говорит, что Пистоун его бьет, и называет его «фашистом». Орет, что в Нью-Йорке «грязно и воняет»; что у Америки «каменное сердце». Его ведут уже несколько сотрудников службы безопасности, а я иду за ними в слезах, больше не в силах сохранять свое обычное спокойствие.

Только когда мы оказываемся на служебной дорожке перед стадионом и ждем там машину в отель, отец замечает, что я плачу. На мгновение он смягчается: обнимает меня, вытирает мне слезы. Но даже при этом он не перестает вопить во все горло. Теперь он обращается к новой группе людей, оказавшихся поблизости: «Он избил меня. Он меня схватил». Он тычет пальцем в Фухса, который тоже рядом с нами, и ревет: «Это самое большое сраное преступление в мире!»

Наконец подъезжает микроавтобус. Я сажусь назад и сквозь слезы умоляю его последовать за мной. Его запихивают туда только со второй попытки. Мы отъезжаем, а папа открывает окно и машет людям на улице, которые только что лицезрели «теннисного папашу из ада» в его самом отвратительном проявлении.

Вечером в нашем номере звонит телефон. Это журналист News Limited Майкл Кэмерон. Отец все еще пьян и продолжает пить – теперь виски. Он соглашается на разговор и заводит очередную тираду – уже на сербском – о том, как с ним несправедливо обошлись организаторы турнира. Мне приходится переводить: «Он говорит, что ругался с нью-йоркскими евреями – вот и вся история. Когда он заказал рыбу, ему ее не принесли».

Майкл просит меня, чтобы я попросила отца разъяснить его слова, и он говорит: «До Гора и Клинтона в этой стране была демократия, но сейчас ее нет. Это политический вопрос». Я продолжаю переводить. Он говорит все более вопиющие вещи: «Нужно бороться с засильем евреев в Нью-Йорке… Мы не боимся это делать… И плевать, если они подорвут самолет…»