Несколько зеленых листьев - [66]

Но Эмма, пришедшая на консультацию к Мартину Шрабсоулу, прошла в соседнюю приемную, предоставив доктору Геллибранду возиться с утомительной дамой, которая хотела лишь одного — померить давление.

Для Мартина утро пока что выдалось хлопотливое. Одной пожилой пациентке ему пришлось сказать, что дни ее сочтены, поскольку его, как человека откровенного, правда никогда не пугала. Он считал, что скрывать правду от разумного человека — дело зряшное. Но пациентка отплатила ему вопросом, верит ли он в загробную жизнь. Поначалу он просто онемел от негодования. Однако потом он сообразил, что отвечать на подобные вопросы ему не положено, так как область эта в компетенции ректора. Тот факт, что все мы смертны, показался ему к делу не относящимся. Когда пациентка тихо выскользнула из кабинета, а место ее заняла Эмма, он почувствовал облегчение.

На одной руке у Эммы была легкая сыпь, вероятно аллергического происхождения, — это все стиральные порошки, а впрочем, может быть, причина тут и другая — какой-нибудь стресс… а что полагает доктор?

Едва заслышав про «стресс», Мартин насторожился. Хотя преимущественной областью его исследований и интересов была гериатрия, он в полной мере понимал важность внимательного отношения к каждому из пациентов, ибо даже относительно молодые со временем становятся стариками. А помимо этого Эмма его всегда интересовала и озадачивала как не укладывающаяся ни в одну из привычных ему категорий.

— За последнее время вам не случалось попадать в какую-нибудь особую стрессовую ситуацию? — спросил он.

Казалось, Эмма вот-вот расхохочется.

— Ну уж что касается стрессовых ситуаций, то с кем не бывало, — сказала она. — В жизни их полно, ведь правда?

— Да, напряженный ритм современности… — начал Мартин, хотя вряд ли Эмма имела в виду жизнь поселка, скорее всего, она намекала на что-то из своей личной жизни. Этот человек из лесной сторожки, Грэм Петтифер (так называемый доктор Петтифер), однажды нагнавший на них такую тоску своими рассуждениями о Центральной Африке, не он ли причина этого ее стресса?

— Даже в жизни внешне спокойной, — продолжал он, — может присутствовать стресс.

С этим Эмма согласилась.

— Например, необходимость ухаживать за престарелым родственником. Мне так часто приходилось быть свидетелем подобных ситуаций.

— Да, наверно, приходилось, — участливо сказала Эмма. — Ведь вы раньше специализировались в гериатрии, перед тем как переселиться сюда, правда?

Мартин подтвердил это, хотя и подумал, что беседа их потекла по неверному руслу: пациент расспрашивал доктора. Но потом ему вспомнилось, что Эмма, кажется, социолог или во всяком случае кто-то, чья работа связана с опрашиванием и анкетированием, значит, не в нем тут дело. Тем более он должен проявить настойчивость и вскрыть основную причину ее недуга.

— Покажите руку, — сказал он.

Эмма положила на его руку свою, ладонью вниз.

— Рука довольно загрубелая, — сказал он.

Не обидело ли ее предположение, будто она не ухаживает за руками, не втирает в них крем после каждой стирки, как это делает его жена или теща? И какими разными на ощупь бывают руки женщин, детей, стариков…

— Часто стресс вызывается перипетиями неудачного романа, — отважно заметил он.

Подняв глаза, Эмма взглянула в склонившееся к ней молодое серьезное лицо. Он действительно старается понять причину болезни.

— Видимо, стирать надо в резиновых перчатках и все такое прочее…

— Да, попробуйте. — Приглашение к откровенному разговору отвергнуто, и может быть, так оно и лучше. — Я выпишу рецепт, и если дела не пойдут на лад, приходите ко мне недели через три.

Такая формулировка оставляла вопрос открытым и даже широко открытым. В случае необходимости она сможет быть с ним предельно откровенной.

А Мартин думал, не сумеет ли выведать все у Эммы его жена, и представлял себе их в лесу на прогулке: Эвис крушит палкой крапиву в то время, как Эмма изливает ей душу.

Эмма вышла из кабинета, сжимая в руке рецепт, «бумажку», как называют его наркоманы, довольная уже тем, что он не спросил ее о ее половой жизни, вернее, отсутствии таковой.

В то же самое утро на окраине Бирмингема Дафна повела Брюса в ветеринарную лечебницу. Здесь приемная была совсем иная, отличающаяся от обычных приемных, где властвует тишина и никто друг с другом не разговаривает. Здесь атмосфера была дружеской, участливой, и каждый из присутствующих заинтересованно и даже дотошно расспрашивал соседа о недугах и хворях пациента, свернувшегося на руках у хозяина, закутанного в корзинке или спящего в коробке на мокрой подстилке (в тех случаях, когда животное нервничало и не смогло себя сдержать). Кастрирование и холощение, эффективные средства от глистов и уколы кошкам в период лихорадки, лекарства от поноса и удаление прибылых пальцев — все становилось предметом бесед и заинтересованных споров.

Когда подошла очередь Дафны, она увидела, что принимает самый молодой из ветеринаров (всего в лечебнице врачей было три), который вниманием и участливостью напомнил ей Мартина Шрабсоула. Услышав, как добродушно он обратился к Брюсу: «Один легонький укольчик, ты ничего и не почувствуешь, приятель», — готовя собаку к уколу, она подумала, что врач мог бы с пониманием отнестись и к ее собственным бедам и даже дать ей хороший совет. Вот дар поистине редкий — бесценное качество для ветеринара и просто врача! Сколько раз, должно быть, приходилось этому юноше успокаивать и ободрять огорченных и обеспокоенных собако- и кошковладельцев и сколько лет самоотверженного служения ему еще предстоит! Но все-таки довериться ему, как доверялась она Мартину Шрабсоулу, невозможно, не может она обременять его рассказом о своих горестях: о том, что Бирмингем и даже зеленый пустырь неподалеку от дома, оказывается, не заменили ей пленительного белого домика на эгейском взморье. И о Хетер: какой нетерпимой она стала с годами, и о Томе: Дафна нередко беспокоится о нем, думает, как он там, хорошо ли она поступила, оставив его одного. Ничего из этого милому молодому ветеринару ведь не расскажешь…