Несколько дней - [100]
И вот однажды Большуа, прикорнувший было после обеда, неожиданно вскочил, будто некий будильник зазвенел у него внутри. На горизонте не было видно никаких ангелов, однако итальянец быстро оделся, вышел из дома и направился дорогой, которой не ходил давным-давно, — к камню Рабиновича.
Он шел нескорым, спокойным шагом, без клоунских прыжков и размахиваний руками. Его грудь поднималась и опускалась, глубоко вдыхая и выдыхая воздух, а маленькие глазки были наполовину зажмурены.
Дети, завидев его, бросились по деревне с криками: «Большуа идет к камню! Большуа идет к камню!»
Когда итальянец дошел до двора Рабиновича, его ожидала там внушительная толпа зрителей.
Не медля ни секунды, Большуа подошел к камню.
— А-ну погоди минутку, я сбегаю позову моего Моше, уж он-то тебя поднимет!
Все оторопели. Казалось, даже камень, наполовину зарытый в землю, задрожал. Большуа изумился не меньше присутствующих, поскольку не знал, откуда появились в нем эти слова и этот голос.
Он вытер свои ладони о брюки незабываемым движением покойной, затем присел и обхватил камень, с силой выдохнув воздух, точь-в-точь как это делал Рабинович… поднял и обнял, как ребенка, прижав к груди.
Так, с камнем на руках, Большуа совершил триумфальное шествие по главной улице деревни, сопровождаемый восхищенными зрителями.
— Не иди за ними, Зейде! Возвращайся домой сейчас же! — крикнула мне мама из окна хлева.
Я не пошел за ними, но и домой не вернулся, так как мое внимание было привлечено парой воронов, приземлившихся у края глубокой вмятины в земле — на том самом месте, где покоился камень. Я подошел поближе. Испуганные земляные черви торопливо зарывались во влажную землю.
Пузатые, янтарно-желтые муравьи сновали в поисках убежища. Вороны принялись выклевывать из почвы свою добычу, как вдруг один из черных клювов, наткнувшись на что-то твердое, скрытое в земле, издал деревянный стук. Я пригнулся и разгреб землю руками. Показались ровные грани какого-то прямоугольника.
Еще не догадываясь о сути своей находки, я внезапно почувствовал, как сердце мое сильно забилось. Повозившись еще немного, я извлек на свет божий деревянную шкатулку.
Большуа донес камень до самого центра деревни, обогнул большие фикусы, росшие напротив деревенского клуба, и вернулся той же дорогой, которой пришел. С натужным кряком он опустил валун на прежнее место и направился прямехонько к дому Шейнфельда.
Не проронив ни слова в ответ на восторженные возгласы провожатых, он влетел в дверь и с порога выкрикнул:
— Это был знак, Яаков! Время пришло!
Итальянец растопил печку, согрел воды, вымылся, поел и уснул, как убитый.
Проснувшись под вечер, он надел свой старый лагерный комбинезон, разобрал палатку и сунул под мышку белую картонную коробку со свадебным платьем внутри.
— Прощай, Яаков, — сказал работник.
— Прощай, Сальваторе, — сказал Яаков.
Затем Сальваторе направился во двор Рабиновича, постучался в дверь хлева и протянул коробку Юдит, открывшей ему.
— Questo per te, — произнес он. — Это для тебя. Юдит.
Он ждал не ответа, а движения рук. И когда те, против ее желания, протянулись к нему, итальянец вложил в них коробку, повернулся и зашагал к деревенскому правлению.
Там он прикрепил к доске объявлений большой желтый лист бумаги, гласивший:
«В день 14 месяца Шват, 5710 года, в среду, 1 февраля 1950 года, в 4 часа после обеда, Юдит Рабиновича и избранник ее сердца Яаков Шейнфельд вступят в брачный союз. Приглашаются все».
Затем Сальваторе вышел из деревни в направлении главного шоссе и никогда более не появлялся в наших краях.
Глава 18
— Тогда я уже умел танцевать и готовить, платье было сшито, итальянец поднял камень и впервые назвал меня Яаковом, будто повышая в звании — из Шейнфельда в Яакова, из простого солдата в большого генерала любви. Вся деревня собралась вокруг доски объявлений. Слова были настолько простые и красивые: «брачный союз»… «избранник сердца»… Даже дата: и обычная, и еврейская, даже год, день недели и час — все было ясно до конца, чтобы ни судьба, ни случай не смогли вмешаться. А через несколько дней я поехал на автобусе в Хайфу, прихватив с собой упитанную курочку для ребе, сообщить ему дату свадьбы и трижды напомнить ему, чтобы не забыл прийти; ты знаешь, как у них, — денег за мицву им брать нельзя, но жирненькую курочку — это сколько угодно… Ты меня, Зейде, все расспрашиваешь: откуда я умею так готовить, шить и танцевать? Теперь ты знаешь. И неважно, что Глоберман говорит, — мировая война случилась именно для этого. Для того, чтобы англичане поймали Сальваторе в пустыне, взяли в плен, привезли в лагерь, чтоб он убежал оттуда, пришел ко мне и научил меня всем этим вещам. Ведь если не для этого была война, то для чего же? Я спрашиваю тебя: для чего? Разве моя любовь не заслуживает большой войны?.. О чем это я? Хм-м-м… Вначале я думал, что Сальваторе будет обучать меня итальянской кухне, всем этим локшен
