Несколько дней после конца света - [6]

– Любуетесь? А мы уже привыкли – он третий день здесь сидит.

– Так это Панченко? – тупо спросил Иванов.

– Кто его знает? Он не говорит ни слова, уже пытались с ним заговаривать.

Аспирант ухватился за тележку, и троица с грохотом покатила ее дальше по коридору.

Иванов еще раз посмотрел на Панченко – тот, как и Аборигены, неподвижно сидел на полу в «позе лотоса» и смотрел прямо перед собой. Его строгий деловой костюм в этой позе выглядел особенно дико, и вся его фигура казалась значительной и зловещей.

– Тьфу! – Иванов едва удержался, чтобы действительно не плюнуть на чистый паркет. – Только этого нам не хватало, оживших мертвецов, – и, бормоча себе под нос, отправился к Академику.

Когда Иванов вошел, у Академика уже собрались все заведующие лабораториями и две незнакомые личности сидели у стенки – одна из них, высокая девица в камуфляже, была очень даже ничего.

«Ничего кадр», – подумал Иванов, а Академик сказал:

– Очень кстати, доктор Иванов, я только что говорил о вас, представляя вас как талантливого ученого, основателя нового направления вашим новым ученикам, – двое у стенки встали, а девица сделала нечто похожее на книксен. – Это ваши новые аспиранты, – Академик сделал паузу, – э…

«Забыл, как зовут, старая перечница», – подумал Иванов, а Академик продолжал:

– Ваши новые аспиранты, так сказать, надежда наша, э… младая поросль.

Младой поросли было лет по тридцать – тридцать пять. Иванов усмехнулся и перестал слушать Академика.

«Откуда взялся Панченко, – думал он, – или это не Панченко? Если не Панченко, то кто? Близнец? Такого сходства не бывает даже у близнецов, потом выражение лица, костюм – он всегда ходил в таких».

Тут он вспомнил историю, которую рассказывал Аврам Рудаки. Будто бы тот ехал в поезде, возвращаясь из командировки, и утром, когда поезд подходил к вокзалу, стоял в коридоре. Он был после обильного возлияния накануне и чувствовал себя не лучшим образом. В поезде он встретил сослуживца по имени Гиссар.

«Надо же, фамилию запомнил», – подумал Иванов.

И этот Гиссар стоял рядом с Рудаки в коридоре и смотрел в окно, а по перрону вслед за медленно двигающимся поездом шел еще один точно такой же Гиссар. Рудаки так смешно рассказывал:

– Посмотрю направо – Гиссар, посмотрю в окно – еще один. Чуть с ума не сошел.

Оказалось, что по перрону шел брат-близнец того Гиссара, что стоял у окна. И фамилия такая смешная, Гиссар – баран такой есть, оказывается.

«Может быть, и с Панченко такой же случай, – продолжал размышлять Иванов, – но почему его брат среди Аборигенов? Бомж? Бродяга? Брат академика в дорогом костюме? Нет, не вяжется. Абсурд!».

В отделе Иванов долго не задержался и, когда шел опять по коридору к выходу, снова увидел Панченко – тот сидел в той же позе среди Аборигенов. Иванов хотел было подойти и заговорить, но потом передумал. Что сказать? Извините, вы что, не умерли? И прошел мимо.

С тех пор дурное расположение духа не покидало его, он продолжал сидеть на скамейке и курил уже вторую сигарету подряд.

«А день удачно начинался, – подумал он и сказал себе: ~ Пора, идти еще далеко», – но не встал, а решил посидеть еще немного.

Это утро у Иванова действительно началось удачно – он нашел книги.

Он вышел рано, когда только взошло первое солнце, и даже темные очки не надел – вообще, не понятно, зачем их надевать, разве что, когда светит третье, самое яркое, солнце. Иванов не любил носить темные очки, и сейчас с удовольствием смотрел вокруг без очков и вдыхал прохладный утренний воздух. Он шел на бывший бульвар Дружбы Народов на встречу с Переливцевым. Бульвар этот никто из властей не переименовывал, просто его опять стали называть Автострадой, как называли раньше, очень давно, еще в шестидесятые годы.

«Прошлого века. Ужас! – подумал Иванов. – Как давно!».

Автострадой этот бульвар, в сущности, и был и теперь выглядел довольно странно: широкая автострада без машин – машины здесь проезжали теперь редко, одна-две в день и все.

Проходя по улице Глазунова (Композитора? Художника? Переименовывалась или нет? Иванов этого не знал и подумал: «Какая разница!»), он остановился у многоэтажного здания, над входом в которое сохранилась надпись «Академия коммунального хозяйства».

– Академия, – усмехнулся он, – когда-то все ремесленные училища стали называться «академиями», и тут свои академики были, как у нас в институте, и такие же, должно быть, маразматики.

«Академия», как и почти все здания вокруг, сильно пострадала от погромов, бушевавших в первые годы «периода конца света». Началось тогда с магазинов, а потом громили и грабили все подряд, кроме домов, в которых были организованы группы самообороны.

– Тут и пожар был, – он посмотрел на закопченные стены третьего этажа и неожиданно решил зайти внутрь, посмотреть, нет ли где целой электрической лампочки, Маина ему плешь проела, требуя заменить перегоревшую лампочку в ванной.

Иванов не любил и избегал заходить в брошенные дома – было в этом что-то нечистоплотное, но сейчас решил изменить своим принципам и не из-за лампочки, а потому, что тянуло его зайти, «кидало», как говорила Маина. Он потянул входную дверь с выбитыми стеклами и оказался в просторном холле – весь пол был загажен, дух стоял такой, что он решил было повернуть назад, но его заинтересовали Аборигены, усевшиеся в кружок как раз посреди холла, – какие-то они были не такие.