Несколько дней из жизни следователя - [49]

Дело № 23385.

За приставным столиком кабинета Бурдина сидело два человека. Шел деловой разговор.

— ...Это очень нужное дело, очень. Мы окажем вам. всяческое содействие. Действительно, как-то зачахло наше движение «зеленых патрулей». А ведь это большая помощь, да и, воспитательное значение трудно переоценить, — Бурдин говорил убежденно, горячо, заинтересованно.

Но разговор неожиданно и грубо прервал телефонный звонок.

Повесив трубку, он какое-то время удрученно молчал. Затем, вздрогнув всем телом и как бы сбросив оцепенение, не глядя на собеседников, изрек деревянным, механическим голосом;

— Вовлечение широких слоев населения в общественную работу по охране, рациональному использованию природных богатств— задача большого значения. Воспитание у населения чувства любви и бережного отношения к природе... — голос его крепчал, набирал силу и уверенность.

Забит до отказа рабочий день Николая Семеновича Бурдина. Вот и сейчас, не успел решить дела с общественниками, а в приемной его уже ждут, и все неотложное, все срочное. Пришли заместитель его Симонин и главбух Софья Ивановна Скрябина.

— Опять претензии от потребителя, — сказала раздраженно Скрябина. — И ведь правильно жалуются, это же черте что, шарашка какая-то! Надо прикрывать лавочку.

— Вот это да! — энергично вмешался Симонин. — Как вы все просто решаете: прикрыть — и никаких забот. Софья Ивановна, миленькая, мы же бедны как церковные крысы. Посадочный материал— это единственный источник средств для нашей скромной организации. Это единственное, что нам помогает свести концы с концами. Это просто счастливая находка! Как же вы, бухгалтер, можете так рассуждать?

— Все это я уже слышала. И вновь повторяю: не можем обеспечить качества продукции, нечего и браться. Тем более что оптовые операции такого рода вообще не для нас.

— Софья Ивановна права, — вяло вступил Бурдин, — мы должны повысить качество...

— О чем мы говорим? — упорствовал Симонин. — Это что — галоши? Это же цветы, товарищи! Одному нравятся тюльпаны, другому — лютики, третьему — этот, как его... львиный зев. Ну и что? При чем тут качество? Да и потом, мы не выращиваем цветы, мы их закупаем. Что дают, то и берем. Неужели это непонятно?

— Тогда надо привести в соответствие цены, — не унималась Скрябина.

— Да, да, цены, — поддержал Бурдин.

— Так... Значит, предлагаете обанкротиться, — Симонин многозначительно посмотрел на Бурдина. Бурдин виновато опустил глаза. — Не понимаю... Ведь если мы снизим цены, то лишимся прибыли. Вы этого хотите, Николай Семенович?

Бурдин неопределенно пожал плечами.

— Тут неизвестно, чего больше — прибыли или неприятностей, — брюзжала Скрябина.

— Софья Ивановна, вас нервируют претензии? Хорошо, беру IX на себя, — попробовал пойти на компромисс Симонин.

— А может быть, все-таки насчет цен подумать? Нет ли какой-то возможности... — робко возвратился к проблеме Бурдин.

— Надо с заготовительными ценами разобраться, не много ли мы платим, — заявила Скрябина. — Этот коробейник, как его... лупит с нас, небось. Что-то он уж больно приохотился.

Бурдин заерзал на стуле, стал теребить футляр от очков, перекладывать бумаги с левого угла стола на правый.

— Ну, знаете, — занервничал и Симонин, — это уже похоже на... прокуратуру какую-то. Я думаю, такой тон нас не украшает.

— Да, действительно, — подтвердил Бурдин.

Дело № 23561.

Следователь Петрушин выложил на стол 14 адресных книжек Анны Ивановны Ланской-Грюнфельд и приступил к составлению своего собственного алфавитного списка друзей и знакомых этого дома. 495 фамилий. Вот бы выстроить их, этих людей, всех в ряд и пройтись вдоль шеренги с прищуренным взглядом. Неужели этот один так и остался бы неопознанным? Неужели он ничем не отличается от всех остальных? Петрушина одолевала все та же мысль.

Когда-то, лет сто назад, итальянский тюремный врач Чезаре Ломброзо, насмотревшись вдоволь на своих пациентов и удручившись скудным однообразием их физиономических признаков, выдвинул сенсационную идею о врожденном преступнике. Эта врожденность, заключил Ломброзо, отпечатывается прежде всего на внешнем облике. А чтобы не быть голословным, он приступил к антропологическим исследованиям. Результатом явились составленные им характеристики и признаки внешнего облика разных категорий «врожденных» преступников. Фигурировали и тяжелые челюсти, и тонкие губы, и отвислые уши, и угрожающе развитые надбровные дуги, и, само собой, узкий лоб. Теперь, похвалялся погрязший в трясине позитивизма натурфилософ, я могу узнать врожденного преступника даже по фотографии. Но когда ему предъявляли разные фотопортреты, он все больше указывал на членов парламента и иных представителей родовитой аристократии. Ломброзо, надо отдать ему должное, не тушевался и уверенно настаивал на истинности своих выводов. То, что этот человек — маркиз, надменно заявлял антрополог, еще не значит, что его будущее будет чистым и безупречным (благо, что и Ломброзо, и его оппонентам примеров было не занимать). И тем не менее подобные предсказания признавались неубедительными. Ломброзо пришлось отказаться от многих своих чересчур категоричных выводов и встать на более умеренные позиции. Но они оказались столь же шатки. Не знаю мотивов, которыми руководствовался итальянский врач при создании своей теории, но вполне допускаю, что нечто подобное могло родиться и из уважения к человечеству, от органического неприятия мысли, что и те и другие ничем не отличаются и ничего нельзя заведомо гарантировать.