Несемейное счастье - [29]

Но все постепенно образовалось. Уже выезжая из дома в часть, он мысленно настраивался на работу, стараясь не вспоминать, что слушать его будут девушки. Ему удавалось быть по возможности строгим и объективным, а главное, не показывать, что на самом деле творилось у него в душе.

И все-таки он «прокололся». Фортуна, которая сопутствовала ему в любых ситуациях с женщинами, заманив, бессовестно отвернулась.

Людовика соблазняла его с неудержимым неистовством молодости, превратив его работу в истинную муку. Поначалу он пытался запрятать свои чувства в самые отдаленные задворки своей души и делал вид перед самим собою, что ничего не происходит. Он продлевал свои мучения, приходя на боевую подготовку и наблюдая, как солдатессы, пыхтя и повизгивая, разучивали приемы рукопашного боя и как она, прижав противника к полу и хрипло дыша, умудрялась исподлобья сквозь опущенные ресницы призывно смотреть на него. Он длил свое вожделение, глядя, как она изгибалась всем телом под навалившейся на нее партнершей и, издавая первобытный стон, проводила болевой захват. Она окончательно взорвала его гормоны своим запахом молодой самки, когда специально столкнувшись с ним в коридоре, красная и разгоряченная после занятий по рукопашному бою, остановилась как вкопанная и, не отводя от него взгляда, опустила пальцы в ложбинку между истекающими потом грудями и медленно поднесла их к его носу.

В первый раз он взял ее здесь же в казарме в субботу вечером.

Все уже разошлись по домам, когда Людовика появилась у него в кабинете и с юношеской развязностью заявила:

– Я знаю, что ты меня хочешь!

Он сразу понял, что преподавательский тон здесь не поможет.

– А пошла-ка ты в…

– Уверен?

– Вон, я сказал! – заорал Паролизи, собрав в кулак всю свою волю.

Она не только не обиделась, но, еще больше возбудившись от этой грубости, приблизилась к Паролизи и, нагло ухмыляясь, не отводя от него порочного взгляда, начала расстегивать гимнастерку.

Это стало воплощением его мечтаний: грубая материя солдатской формы раскрылась и под ней оказалась немыслимая, невозможно-восхитительная женская грудь.

Сдерживаясь из последних сил, он обошел Людовику и замер у двери. Луч заходящего солнца ровной полоской лежал на полу, указывая ему дорогу к выходу. Остановившись, он подумал ровно одну минуту и резко захлопнул дверь.

Уверенная в себе, она чуть вздрогнула, но так и не повернулась.

И тогда, подойдя к ней сзади, он обхватил ее, и впитывая ладонями гладкую кожу, положил руки на долгожданную грудь. Она тут же подалась назад, задрав юбку и прогнувшись, бесстыдно раздвинула ноги. Он взял ее по-звериному жестко, не разворачивая и не глядя ей в лицо. Она ходила под его руками, стонала от необузданного желания, исступленно царапая ногтями стену, оставляла борозды на белой штукатурке.

Эти отметины на стене напоминали то пережитое чувство опасной неукротимой страсти и не давали ему покоя настолько, что он переставил стол, чтобы сидеть лицом к окну и не видеть этих вмятин. Входившие удивлялись перемещению, а он отшучивался: «Глаза бы мои на вас не глядели, вот буду на улицу смотреть».

Людовика имела твердый характер и зачастую была строптива, но, видимо, понимая, что подмять под себя Паролизи это из области фантазий, тихо ненавидела Меланью.

Они продолжали встречаться урывками, и Паролизи не спешил прекращать связь, уверенный, что скоро ему все наскучит и так. Единственное, что его бесило – постоянные расспросы солдатессы о его семейной жизни и откровенные претензии на место Меланьи, которую она называла не иначе, как «твоя наседка», за что неоднократно получала пощечины от Паролизи. От них она, объятая ревностью и гневом, возбуждалась неимоверно, что поначалу здорово занимало Паоло, но постепенно даже эти бурные ссоры, переходящие в неистовые ласки, начали ему приедаться.

Настоящие проверенные друзья остались в военной части Сиракузы, а здесь Паролизи, отягощенный семейными узами и родителями жены, обзавелся только приятелями, одним из которых был майор Франко. Временами майор был чем-то необъяснимо неприятен Паролизи, чему Паоло старался не придавать значения, но в остальном он был вполне простецким, без затей, громогласным и полноватым, и, как подозревал Паоло, тайно влюбленным в Меланью. Паоло это устраивало на все сто. Франко был давно разведен и, став своим в семье Паролизи, все выходные проводил у них дома и неуклюже флиртовал с Меланьей. Она же, полностью поглощенная маленькой дочкой, не замечала настойчивых ухаживаний майора, толкущегося с ней на кухне, а только густо краснела от армейских анекдотов, рассказанных Франко, чем приводила его в необычайный восторг.

«И почему так везет этому накачанному борову Паролизи?» – думал майор Франко, глядя на тугой узел на затылке Меланьи, в который она укладывала волосы, когда готовила на кухне, и который доводил его до полного умопомрачения. «Такая красивая, а главное, спокойная жена!» – Он вспомнил свою «бывшую», которая не могла усидеть ни одного вечера дома и постоянно таскала его по дискотекам и ресторанам.

«А хозяйка какая! А мать! Паролизи этого совсем не ценит! Мотается в «найт»-клуб, как будто у него семьи нет. Вот бы мне такую женщину!» – И он представлял, как распускает упругий блестящий узел на голове Меланьи, и волосы черной волной падают ей на плечи и грудь, закрывая лицо, а он медленно отводит пряди от губ и впивается в их пухлую красноту.