Несчастное сознание в философии Гегеля - [12]

Таким образом, категории «господина и раба» тесно связаны с идеей объекта. Исследование Судьбы христианства лишь углубляет это положение, рассматриваемое в Позитивности. Гегель описывает там душу, управляемую категориями господина и раба. Бесконечному объекту, синтезу всех истин и всех отношений, который можно также назвать бесконечным субъектом, который является на самом деле шеллингианским синтезом субъекта и объекта, противопоставляются два антитезиса — еврейский народ и остальной мир.[48]

«Эти антитезисы являются подлинными объектами…, лишенными содержания и пустыми, безжизненными, мертвыми, даже не мертвыми — абсолютным ничто, которое является чем‑то лишь в той мере, в какой бесконечный объект создает из них это что‑то, создает не существующую, но созданную вещь, которая не имеет для себя ни жизни, ни права, ни любви. Универсальная неприязнь позволяет существовать лишь физической зависимости, животному существованию, которое может утверждаться лишь за счет других и которое евреи понимают как ссуду». Евреи обладают бытием, не имея истинного самосознания; это чистый мессианизм. Они считают, что только они одни причастны бесконечности; и тем самым, считают они также, они отличаются от всех остальных народов; но на самом деле они и на мгновение не причастны бесконечности. Единство в том виде, в каком они его представляют, — это единство господства, единство не ощущаемое, а мыслимое, которое противопоставляется природе, которое не допускает причастности, ёдинство смерти.

Этот бесконечный субъект или бесконечный объект, поскольку в своей пустоте эти две категории переходят друг в друга, не может иметь никакой формы. Он подобен тому огню и тем облакам, которые Моисей показал народу. Именно для иудаизма вообще будет истинным утверждение, что всякое ограничение есть отрицание и, следовательно, должно отрицаться в корне, в противоположность гегелевской философии, для которой всякое ограничение также является отрицанием, но в силу той же самой причины должно утверждаться в качестве момента.

Разумеется, как мы только что имели возможность сказать, эти идеи «господина и раба» и «объекта» связаны определенным образом с идеей, которая им прямо противоположна, с идеей идеальности рабства. То, над чем господствуют, является некоторой мыслимой вещью. Ной делает из Бога, которого он мыслит, существо, представляемое, с другой стороны, существами, которые он в свою очередь мыслит как простые объекты, мыслимые этим Богом. Когда Немрод убивает зверей, он видит в них лишь простые объекты мышления. Гегель вскоре будет только углублять эти идеи, чтобы найти в них идею противоположную: идею идеальности мира. Смерть будет знаком идеальности, а не объективности.

Но в данный момент он исследует тот способ, которым Ной, Немрод, Авраам преобразуют в объект то, что для них является объектом мышления. Мы все далеки от примирения с природой в том виде, в каком его представляет история Девкалиона, превратившего чистые объекты в предков процветающих народов, далеки от мира, подписанного Кадмом и Данаем с народами, внутрь которых они проникли. Если угодно сравнить евреев с образами греческой мифологии, то сблизить их следует с Горгоной, взгляд которой материализует и разрушает. Там, где могло бы существовать чистое изменение жизни, имеется твердая реальность, чистая материя. Природа представляется потопом, пустыней или опустошенными холмами, и человек отвечает ей абстракцией и насилием.

Если верно, что в человеке имеется потребность превзойти самого себя — и именно это объясняет возможность существования феноменологии религиозного сознания, — то не менее верно и то, что всегда есть некоторые умы, для которых это существо, более высокое, чем человек, является абсолютно отделенным от него.[49] Если теперь союз подписан, то это союз, который лишь увековечивает враждебность. Евреи отделяются не только от всех остальных народов, не только от своих сограждан, но еще и от своего Бога. Они, можно сказать, охвачены безумием разделения, и ими владеет демон ненависти, который один дает им силу и единство.[50] Для них единство абсолютно отделено от красоты и богатства многообразия.

Тем самым они оказываются во власти безумия рабства; рабства под знаком категорий господина и раба; они являются рабами своего Бога. Мир, разделенный потопом, который вынудил людей видеть в природе враждебную силу, который разрушил их веру в природу, этот мир восстанавливается Ноем под игом одной — единственной власти. Это отношение господина к рабу отражается на отношении природы к человеку, человека к животным. Это и есть творение Ноя и Немрода. Арка является повторением ковчега, но там, где первая знаменовала собой мирную победу, победу интеллекта, последний знаменует кровавый триумф. Повсюду повторяется одна и та же история, история священная и кощунственная. Иосиф все подчиняет царю Египта, и Моисей освобождает свой народ лишь для того, чтобы подчинить эту пассивную нацию новым законам. Нацию, желающую господствать над другими только для того, чтобы навязать им повиновение, которым она связана со своим Богом. Их потребность в независимости — это их потребность зависеть от какой‑либо вещи, которая могла бы им принадлежать. Чтобы не допустить здесь ошибки, сами они всегда сохраняют душу рабов; и именно это значение имеет постоянное сожаление о Египте.