Несчастье на поводке - [40]

Ситуация зашла в тупик. Первое ноября, шесть часов вечера, она заперта в собственной кухне в подвенечном платье с убийцей мужа и его псом.

— Почему вы не позвонили в полицию? — спросила судья.

Зазвонил телефон. Она потянулась к нему, чтобы ответить. Джефф пришел в ярость. Он вывернул ей запястье и вырвал провода. Что она себе думает, что избавиться от него, позвонив в полицию? Как будто она не по уши в этом? Можно подумать, легавые об этом не знают. «Если со мной будет кончено, с тобой тоже, они тебя не упустят». Как она думала, он передвигался по городу, если не с помощью всей полиции от Паланса до Парижа, от Берлина до Тель-Авива? Стоит ей сделать хоть что-нибудь, сказать хоть слово, он сразу же об этом узнает, и не заставит себя долго ждать.

Она внезапно вспомнила о ребенке наверху и стала молить небеса, чтобы тот не проснулся, не заплакал, не напомнил о себе Джеффу, который к тому моменту занялся собакой. Она медленно пятилась назад, глядя на него и, как только нащупала сзади дверь, резко развернулась в громком шелесте юбки и подъюбников, готовая рвануть по лестнице.

Он схватил ее без особых усилий, как колос пшеницы, охапку хвороста, как тюк ткани. Прижал к себе и стал сыпать громкими угрозами. Дом напичкан микрофонами. Он — исполнитель и находится под защитой сверхсекретного подразделения, а заказчик — полиция, там и отдали приказ убить Тони.

— Куда бы ты не пошла, я всегда буду рядом, ты не сможешь уехать просто так, каждую минуту твоей конченой жизни легавый будет следовать за тобой по пятам. Видишь, мы всегда будем рядом, как муж и жена.

И он поцеловал ее, как благословенный муж на свадьбе, по-настоящему, взасос.

36

— Я ничего плохого ей не сделал, — сказал Джефф своему адвокату. — Я просто хотел, чтобы она на меня посмотрела.

Он искал поддержки и ласки. А нашел холод и презрение. Она даже попросила его избавиться от собаки. Джефф плакал. Когда он был маленьким, у него была собака, что-то вроде немецкой овчарки, и из-за разрухи в семье — матери никогда не было, она где-то вечно пропадала, жестокий отец-алкоголик, затюканный четырнадцатью детьми — он чаще спал в собачей конуре, чем в кровати. Однажды вечером, когда дети снова стали требовать еды и жаловаться, что не могут питаться одними макаронами, отец сказал: «Хотите мяса, будет вам мясо». Он схватил топор, а позже вернулся с собакой — мертвой, обесшкуренной, разделанной прямо на кухонном столе, как большая дичь. Ведь едят же оленей, косуль и диких кабанов.

А тех, кто плакал, он называл дрищами.

— Что это значит? — спросила судья у секретаря.

— Ранимая душа, по-моему.

Это было его любимое ругательство.

Так Джефф узнал, что у него есть душа, то есть «задрищенская душа». Это был единственный раз, когда Джеффа как-то назвали. Есть определения, которые сразу приклеиваются к нам, есть те, которые никак к нам не относятся, «душа» с ним явно дала сбой. Она стала ассоциироваться с разлетевшимся по всей кухне запахом крови убитой собаки, с ней у него сразу как-то не сложилось. И если еще одна резня понадобилась для того, чтобы напомнить о его «задрищенской душе», то лучше бы она помалкивала. Так и случилось в момент убийства, проснулась только ярость. Так, душа его наполнилась яростью.

Адвокат был в шоке. Он думал, какой эффект эта история произведет на присяжных. Это уж слишком, — решил он, — присяжные — это, прежде всего, обычные зрители, телезрители, иногда читатели, они привыкли, чтобы с ними тактично обращались. Им подкидывают порнографию, но она не вульгарна, вульгарность, но только вперемежку с любовью, жестокость, но хорошо написанную. Они не хотят быть шокированными, задетыми за живое, измученными. Они не хотят быть опустошенными судьбой других, жизнью других. Они просто хотят иметь представление, слегка проникнуть в фабулу, ведомые тонким голоском общественного мнения, который ими же и движет и успокаивает одновременно. Просроченный, приукрашенный пересказ фактов, который предлагает правосудие, его загадочный язык, который прихорашивает неудобоваримость деяний, сценография в зале заседания, судейская мантия, декорации, все это действует как ватный тампон в ухо, как бальзам на душу. Показать им человека, который в детстве ел собачатину — вызвать их негативный настрой, но не против палача, который убил и разрезал псину, а потом открыл челюсти мальчика, сжав их, как пасть собаки, чтобы засунуть ему в рот кусок окровавленного мяса, «Давай жри, Оскар», а против того, кто закрыл рот с куском мяса, чтобы сразу же выплюнуть его в рвотном приступе, и кто сорок лет спустя мстил отцу, набросившись на человека, как когда-то отец набросился на собаку, которую потом заставил его съесть.

Такое вступление он заранее опробовал на судье. Банальная история с собакой, она многое объясняет. Судья его остановила.

— Ужасная история. Сказка для умалишенных детей, и потом, учитывая, что это ее рассказал Джефф, о достоверности говорить не приходится!

Значит, историю придется оставить при себе. Но сам он намного меньше, чем судья уверен, что это тоже выдумка. Если за весь процесс Джефф и говорил правду, так это про эту травму детства. Доказательство — собака в момент убийства, собака, которую Джефф спас от усыпления, собака, которую он таскал за собой — это всего на всего недолатанный пес. Он уже родился со шрамами туши на убой. Случайностей не бывает, мне предстоит защищать колосса, которым оброс маленький мальчик, он сейчас утешает его сахаром и недолатанным псом, которого пытается восстановить по памяти. Тони, в представлении Джеффа, и есть тот плохой отец, который заставил его съесть собаку и Кэти…