Несбывшийся ребенок - [48]

— Вот как?

— И огонь ничем нельзя потушить. В Гамбурге люди прыгали в Альстер, но стоило им выйти из воды, как фосфор снова воспламенялся.

— Мы не в Гамбурге.

— Полицейские отстреливали их, чтобы они не мучились.

— Вот как?

Письмо еще было у мамы в руках, она стала машинально его складывать.

— А еще Хайнц сказал, будто фюрер изобрел такой самолет, который из-за огромной скорости должен стрелять в обратном направлении, чтобы не попасть по собственным снарядам.

— Иди мыть руки.

Я слышу вдалеке первые раскаты грома. Или это пчелиный гул в пустом улье? Или самолеты, летящие к Лейпцигу? Не знаю, я часто ошибаюсь. Письмо, обнаруженное у Эриха, заставило маму действовать. Я вижу, как она собирает папины вещи: расческу, помазок, воскресную шляпу, ботинки, подтяжки. Одни брюки и несколько рубашек она оставляет, чтобы перешить, все остальное складывает в коробки с «Зимней помощью». Это разумно и правильно — помогать нуждающимся, чьи дома разрушены, а одежда сгорела. Это наш долг, а тех, кто пренебрегает долгом, ждет позор.

Эрих тоже хочет исполнить свой долг. В школе им все рассказали: когда они подрастут, то получат ножи, которые следует носить на поясе, как символ долга. Зачем им ножи, Эрих пока смутно представляет и поэтому просто верит. Верит, что смысл придет.

А нуждающиеся — вот они, совсем рядом. Похоже, мама забыла про иностранных работников, а ведь те помогают на ферме и живут тут же. Надо отдать папины вещи им. Мама наверняка похвалит Эриха за такое рациональное решение и удивится, как же она сама не додумалась.

Вечером, когда мама мыла посуду, Эрих взял часть одежды из приготовленных коробок и отправился в хлев. Открыв дверь, он увидел на полу в сене какие-то фигуры — люди это или животные, было не разобрать, — и тут одна из них поднялась и стала приближаться к нему.

— Это вам, — сказал Эрих и положил одежду.

Подошедший поднял брюки, свитера, носки и произнес:

— Dziękuję[20].

— Dobranoc[21], — отозвался Эрих.

Человек улыбнулся и потрепал Эриха по голове. Он его понял. Только маме говорить об этом не следует, при ней Эрих никогда не решился бы произнести чужие слова. Интересно, что скажет папа, когда, вернувшись домой, увидит свою одежду на иностранных работниках. Но тут Эрих вспомнил, что́ мама говорила пчелам про папу. Не пропал без вести, не потерялся, не упал, а мертв. Мертв. Мертв! Словно молоток заколачивает гвозди. Теперь вместо папы — бронзовая голова. Она стоит на комоде и следит за домом, внутри нее гудят пчелы и шелестят скомканные желания.

Иногда Эрих представляет, как полый человек надевает папину одежду и принимается за работу: чистит Ронью, пока ее шерсть не начинает блестеть — бронзовому всаднику нужна бронзовая лошадь, — увязывает сено на зиму, отбирает семенную картошку на будущий год — ощупывает, пересчитывает «глазки».

На следующее утро мама завела свадебные часы: из-за дверцы появился крошечный мужчина и сообщил, что день будет ясным. Мама положила прозрачный кусочек масла на булочку для Эриха. Видишь, мы счастливы и нам ничего не грозит. Себе она налила кофе из цикория и стала смотреть в окно. Лужи во дворе подернулись льдом, курицы скребли замерзшую землю, и вдруг она увидела такое, от чего дыхание у нее перехватило. Эрих быстро подошел к окну и увидел папу. Мама стояла, не дыша. Нет, не может быть, тот, во дворе, слишком молод и высок. Это чужак, просто в папиной одежде. Теперь мама ясно увидела, отвернулась от окна, поставила чашку на стол и спросила:

— Что ты сделал?

Эрих сказал, что отдал часть папиных вещей работникам, но мама, услышав это, почему-то не похвалила его, а заявила, что теперь он должен вернуть все обратно: отстирать, отчистить и разложить по коробкам, ведь в первую очередь они должны заботиться о собственных согражданах, о тех, у кого нет ни дома, ни одежды, ни масла, а работники обойдутся: они привыкли к низким стандартам — для них и хлев, как дворец.

— И давай не будем больше это упоминать, — сказала мама и похлопала Эриха по руке.

Мама не хотела упоминать не только иностранных работников, но и Анку, и папу, и жениха тети Уллы. Эрих все яснее ощущал, что мама будто отгораживает его от жизни.

— Ты только взгляни на моего чудесного мальчика, — сказала она однажды тете Улле.

— В нем больше германского, чем в германцах, — отозвалась ее сестра.

Эрих не понял, о чем она, и хотел спросить, но мама опять так же посмотрела на тетю Уллу, как тогда, когда умерла Анка.

Фраза, брошенная тетей, вертелась у Эриха в голове, преследовала его. Он записал ее, надеясь, что так станет понятнее, однако смысл все равно ускользал. Она не давалась, словно змея, намертво ухватившая собственный хвост. Были и другие подобные фразы: «секрет, который ни для кого не секрет», «жизнь, не стоящая того, чтобы жить». Чем дольше ты смотришь на них, тем меньше остается смысла. Все равно, что пытаться разгадать незнакомое слово. Или собственное имя.

* * *

В январе в деревню приехали военные и привезли противотанковый гранатомет. Женщины выстроились в очередь, чтобы осмотреть его и поучиться стрелять. Смотрите, какой он эффективный и удобный. Отдача совсем не чувствуется. Краткая разъяснительная беседа, торопливая демонстрация: плечо держите выше, цельтесь во врага, стреляйте. Хайнцу Куппелю тоже разрешили попробовать, потому что ему почти десять. Когда Эриху исполнится десять, он тоже вступит в Юнгфольк и будет палить из панцерфауста по врагам.