Нержавеющий клинок - [46]

— Живет в степи, и не один. Таких, как он, много, но самый красивый — мамин. По утрам он будит степных жителей, чтобы не проспали зорьку.

Петр хотел еще что-то сказать, но старший сын включил телевизор.

Выступал директор целинного совхоза «Авангард» Высокий.

Он рассказывал о достижениях хозяйства, о ветеранах-целинниках. На экране поплыли знакомые кадры: высокие хлеба, молочная ферма, Дом культуры, сад…

— А сейчас вы видите нашу главную улицу, — сказал директор, и на экране появились дома, утопающие в зелени. На крайнем трехэтажном доме отчетливо виднелось: «Ул. Десантная».

В пору сенокоса

В самый разгар лета Дмитрий Алтаев, в новом офицерском кителе, с двумя звездочками на погонах, приехал в родное село. Приехал он днем, когда все были в поле. Мама и сестренка там же, подумал он, вдыхая горячий, чуть душноватый запах спелых хлебов, знакомый с детских лет. Несколько минут молча постоял во дворе, а вокруг была такая чарующая тишина!

Ключ от дома нашел в старом потайном месте. Вошел в избу. Тихо, прохладно… Ничего вроде бы не изменилось, но все как бы уменьшилось в размерах! Потолок, стены… Дмитрий остановил взгляд на фотографии отца. Батя широко и приветливо улыбался. Он умер после войны, вернувшись домой с тяжелой контузией. «Папа, а я уже лейтенант! — мысленно произнес Дмитрий. — Ты хотел, чтобы я стал офицером, и я стал им. Флягу твою возьму с собой».

Он открыл дверцу шкафа. На полке лежали отцовские награды, а рядом — свернутый кольцом солдатский ремень и фляга, на которой кончиком ножа было нацарапано: «Алтаев П. Ф. Сталинград, 1942». Фронтовая фляга и ремень отца, казалось, даже пахли по-особому, хранили в себе какую-то малость отгремевшей войны. Дмитрий вспомнил, как, бывало, мальцом, набегавшись за день, вконец уставший, засыпал, опоясанный ремнем, крепко сжимая в руке начищенную до блеска старую алюминиевую флягу.

…Вечером в доме Алтаевых было тесно. Одни пили чай за большим, покрытым цветной скатертью столом, другие сидели вдоль стен на диване и на стульях, третьи стояли в передней, и разговор вертелся вокруг одного: счастливая Прасковья, сынок на офицера выучился, жаль, Петр Федорович не дожил до этой семейной радости. Вспоминали, как бегал по оврагам Дима в отцовском ремне, с притороченной к нему флягой, играл с мальчишками в военные игры.

— Сызмальства у него тяга к военной службе, — изрек дядя Коля, брат Петра Федоровича. — Да и то правда, косить сено еще любил. Бывало, мы с его отцом соберемся на косовицу, и он за нами увяжется. Рано научился косой махать… — И удивленно мотнул головой: — Эт, уже офицер…

Услышав его слова, Дмитрий весело спросил:

— А сейчас косить возьмете, дядя Коля?

— Да хоть завтра, Дима, только, милок, мы раненько тронем. Еще до третьих петухов, а ты только в сон входить будешь. Али как? Встанешь? Так я заскочу за тобой…

Прасковья Гавриловна протестующе замахала руками:

— Чего выдумали?! Мальцу отдохнуть надо. Вон одни кости.

— Я и говорю, — отступил виновато дядя Коля. — Только экзамены сдал, а какие в военном училище экзамены — мы, Прасковья, немного представляем.

— Вот именно. — Мать с любовью смотрела на взрослого, возмужалого сына. На меня похож, подумала она и незаметно смахнула слезинки. Надо же, командир ракетного взвода…

— Ешь, сынок, ешь, — подкладывала ему горячие блинчики.

Дмитрию было приятно от того, что он уже дома, что сестренка Оля бросает на него горделивые взгляды и шепчется о чем-то с подружками; что льется в распахнутые настежь окна и двери степная, с запахами хлеба и трав прохлада… Нет, завтра он обязательно пойдет косить, о чем и дал знак дяде Коле. Тот понимающе кивнул: зайду, мол.

Одни гости уходили, другие приходили, и каждый считал своим долгом пожать руку лейтенанту: «С приездом, Дима. Вот радость-то матери». Пришел и школьный учитель Дмитрия — Иван Николаевич, широкоплечий, высокий, с уставшим лицом, с мешками под глазами. На фронте он был младшим политруком. Где-то в районе Старой Руссы ему оторвало левую руку, и теперь пустой рукав был аккуратно заправлен за пояс хорошо отутюженных брюк. Учитель обнял Дмитрия, пробасил:

— Рад, очень рад, хоть и очень беспокойное дело ты себе выбрал.

Люди прислушивались к тому, что говорил седовласый, уважаемый на селе учитель.

— Там все по регламенту, строго по уставу, не то что в колхозе: могу поспать, могу опоздать. Там строго.

— Уже привык, Иван Николаевич. Это мое любимое дело.

Иван Николаевич внимательно посмотрел на своего ученика, лицо его стало серьезным.

— Вот именно, любимое дело никогда в тягость не бывает. Но только времена какие-то тревожные настали. И дня не проходит, чтобы где-то не воевали… Теперь тобой, Дмитрий, гордится не только мать, а вся деревня. Вот и прикинь…

— Что верно, то верно, — поддержал его кто-то из односельчан.

Расходились гости поздно. Дядя Коля шепнул на прощание:

— Косу я тебе приготовлю. Утречком потихоньку в окошко потарабаню, а ты с вечера одежонку подходящую припаси.

Утром раздался стук, но не в окно, как было условлено, а в дверь. Ну, дает дядя Коля, недовольно поднялся с постели Дмитрий. Забыл, что ли? Грохает, будто пожар. Мать разбудил…