Нержавеющий клинок - [44]

Проходя мимо одного из дворов, я услышал старческий женский голос:

— Какой-то офицер прошел, уж больно похожий на Андрея Громова. Может, сынок отыскался? Андрей ведь погиб…

Андреем звали моего отца. Я с трудом сдержался, чтобы не остановиться и не поблагодарить старушку за память о нем.

Найти могилу матери мне помогло письмо от тетки, которое я получил накануне отъезда; в письме она все детально описала — тетка бывала там ежегодно.

На старом кладбище я нашел ветвистую липу, что особняком стояла у каменного, поросшего мохом забора. Восьмая могилка во втором ряду — мамина. Положил на холмик букет бархатцев и словно услышал: «Что ж так долго не приходил, сынок?» — «Прости, родная, мысленно я всегда был с тобою, но житейская суета закрутила, замотала».

С кладбища пошел к школе. Старое кирпичное здание, чудом уцелевшее во время оккупации, когда-то было самым большим в деревне, а теперь приникло к земле и совсем не смотрелось на фоне новых построек. Оказалось, что в нем живут учителя, а школа рядом — двухэтажная, с широкими окнами и светлыми классами. С волнением переступил я порог и открыл дверь учительской. За столом сидела седая женщина. Узнав, кто я, она торопливо поднялась из-за стола и подала мне сухую, маленькую руку. Глаза ее заблестели.

— Здравствуй, Петька-солдат, — Петр Андреевич Громов!

— Простите, вы меня знаете?

— Знаю. Вместе бегали в школу. Ты носил тогда отцовскую фуражку. Я немного старше тебя: Нина Шинкаренко. Вспомнил? — Нина Максимовна грустно улыбнулась. — Уже на пенсии, а без школы не могу… «Привычка свыше нам дана…»

Я не мог вспомнить ее и промолчал.

Уроки только начались. Нина Максимовна расспросила меня, как я живу, где служу, посмотрела на мою форму и шутя сказала, что фуражка у меня все та же. Затем пригласила посмотреть комнату-музей. В глаза бросился огромный транспарант: «На подвиг равняйсь!» На стенах висели фотографии и портреты бывших учеников и учителей, прославивших свою школу на войне и в трудовых делах. Многие из них были мне знакомы. И вдруг у меня сжалось сердце: довоенная фотография отца и под ней надпись: «Председатель сельского Совета, отважный партизан. Погиб в 1942 году».

Рассматривая фотографии, я заметил, что снимки погибших висели среди снимков ныне здравствующих. Сказал об этом Нине Максимовне.

— Все правильно, Петр Андреевич, — ответила Нина Максимовна. — Они погибли за наше счастье. И всегда будут находиться в одном строю с живыми. Помогать нам…

Осмотр подошел к концу. Нина Миксимовна положила мне руку на плечо, с сожалением сказала:

— Здесь, Петр Андреевич, по праву должна быть и ваша фотография. В школе знают о вашем подвиге, но столько лет вы не давали о себе знать. Надеюсь, вы исправите этот пробел. Мы будем рады…

Прозвучал школьный звонок. Мы подошли к окну. Перегоняя друг друга, с шумом и криком выбегали на улицу крепкие, загорелые мальчишки и девчонки. Взгляд мой остановился на пареньке лет семи-восьми. Он из последних сил стремился обогнать товарищей. В левой руке у него был тощий портфель, а правой он придерживал свисавшую на глаза армейскую фуражку с красным околышем.

— Петька-солдат, — молодо засмеялась Нина Максимовна.

Мы молча вспоминали свое детство и грустно улыбались друг другу…

Десант

Самолет летел на высоте шесть тысяч метров. Под крылом громоздились белые облака, напоминавшие снега Арктики. Впрочем, на гигантскую пену они тоже были похожи. А еще на пуховики. Так и хотелось плюхнуться в них.

— Странно чувствуешь себя на высоте… Как-то зависимо… Сам себе не хозяин…

Эти слова ефрейтор Уткин услышал от соседа, толстоватого мужчины, державшего на коленях автосифон. Он боялся разбить эту стеклянную посудину и все время читал инструкцию по эксплуатации.

— Да, знаете, не хозяин, — повторил мужчина, вытирая платком вспотевший крупный лоб, хотя в самолете было нежарко. Сосед искал сочувствия.

Уткин улыбнулся и сказал:

— Я-то в своей стихии.

— Позвольте, — покосился с изумлением на него сосед, — ваша стихия, насколько я понимаю, море. Вы же матрос! — почти воскликнул он, взглянув на треугольник тельняшки Уткина.

Уткин снова улыбнулся:

— Я, папаша, десантник.

— Тогда понятно.

Мужчина откинулся на спинку сидения и замахал инструкцией, как веером. Некоторое время молчал. Затем он снова наклонился к уху Уткина.

— Куда же вы десантом? В отпуск?

— На целину, уважаемый. На самую что ни на есть целину.

— Понимаю, понимаю, — закивал толстяк, а про себя подумал: «Вот ты какой. Ищешь, где потруднее. Прыгал с парашютом, теперь давай ему целину. Гм… А мы, знаете, погрязли в мелочах. Лечу из Москвы, а Москвы не видел, все мотался по магазинам — жена приказала…»

…Уткин прибыл в Казахстан по комсомольской путевке. Это было начало освоения целины. В Казахстан ехали группами и в одиночку, поездами и самолетами, старые и молодые. Но больше, конечно, молодые, такие, как Петр Уткин, и знали о целине они так же мало, как о десантных войсках, поэтому, когда Уткин после долгих мытарств добрался до района и, запыленный, ввалился к секретарю райкома комсомола Коригину, тот был немало удивлен и обрадован.

— Ну, ну, это здорово, понимаешь, — говорил он, расхаживая по комнате и потирая руки. — Ты даже не представляешь, Петр, какая здесь развернулась работа. Грандиозная работа! Это хорошо, понимаешь, что едут к нам бывшие солдаты. Я хоть и не служил в армии, но знаю: военные — люди особенные. То есть, я хочу сказать, великолепные люди. Им все нипочем. Я имею в виду трудности. У нас уже работают танкисты, пехотинцы, артиллеристы… Есть два сапера. Теперь вот прибыл ты, из морской пехоты. Великолепно!