Нержавеющий клинок - [11]

7

Совместными усилиями бойцов и железнодорожников вскоре путь был расчищен: остовы сгоревших железнодорожных вагонов сбросили под откос. Набирая скорость, эшелон спешил на Запад. В вагонах уже не было прежнего веселья. Бойцы находились под тяжелым впечатлением увиденного и пережитого.

На станцию назначения эшелон прибыл поздно ночью. Его загнали в тупик. Рядом шла погрузка раненых в санитарный поезд. Их подвозили на машинах, заносили в вагоны на носилках; некоторые подымались сами, держась за своих товарищей. Высокий, худой сержант с повязкой на правом глазу подошел к вагону, из которого только что выпрыгнул Овчаренко.

— Лейтенант, дай закурить, — попросил сержант.

— Извини: некурящий.

Овчаренко хотелось услышать несколько слов от бывалого солдата, которого он впервые увидел. Осторожно спросил:

— Ну, как там, на передовой?

— Нормально. Что спрашивать: сам скоро увидишь, — хмуро ответил сержант и тут же успокоил: — Воевать, конечно, можно. Не так страшен черт, как его малюет доктор Геббельс… Правда, техники у него много. Успел награбить… Но ничего не поделаешь, надо приспособляться уничтожать ее…

Оптимизм сержанта понравился Овчаренко. Он увидел Горохова, подозвал его к себе, попросил:

— Саша, угости сержанта папироской.

Горохов достал начатую пачку и протянул сержанту. Тот взял одну папиросу.

— Вся пачка твоя, не стесняйся. При случае отдашь, — улыбнулся Горохов. — Вот спичек у меня нет.

— Они и не нужны. На фронте огня в избытке, — сказал старший сержант и, еще раз поблагодарив за папиросы, поспешил к своему вагону угощать раненых.

У вагонов санитарного поезда бепрерывно мелькали девушки в белых косынках с красными крестами. Михаил вспомнил о Рите. За три дня до отправки на фронт он получил от нее письмо, в котором сообщила свой новый адрес. Тогда он поделился своей радостью с Кузьмой Петровичем:

— Может, попаду в ту часть, где она служит.

— Возможно, — с улыбкой ответил Кузьма Петрович. — Но, насколько я понимаю в военном деле, в госпиталях по штату нет танкистов. Ты будешь первым…

Вспомнив этот разговор, Михаил устыдился своей наивности. Чуть в стороне от разгрузившегося эшелона выстроились командиры и политработники. Представитель отдела кадров фронта распределил их по частям и вручил предписания. Овчаренко и Горохов попали в танковый полк, который находился на передовой.

— Нам повезло, Миша, вместе будем воевать, — обрадовался Горохов. — Ты видел, какими глазами смотрел на меня кадровик? Казалось, что он вот-вот рассмеется.

— Глядя на тебя, он, наверно, вспомнил бравого солдата Швейка. Неужели ты не мог хотя бы сапоги по ноге подобрать?

— Сказали: меньше сорок четвертого номера нету, а мне надо тридцать седьмой. Не знаю даже, как я в таких сапогах дотяпаю до полка, — досадовал Горохов.

— В сторону передовой беспрерывно идут машины и повозки. Может, кто-нибудь, глядя на тебя, проявит великодушие. Как ты думаешь? — спросил Овчаренко.

— Да никак не думаю. Если натру ноги — сниму сапоги, повешу их на плечо, пусть думают, что несу новое оружие. Голенища — как стволы у крупнокалиберного миномета…

На продпункте Овчаренко и Горохов получили паек на сутки и двинулись в путь. К передовой ведет одна дорога, не заблудишься.

— Саша, а ты мне ничего и не сказал, как восприняла твой отъезд Людочка? — спросил Овчаренко.

— Ты разве не заметил, что на ней лица не было? Сутки ревела, дурочка, а потом начала утверждать, что меня больше не увидит. Я никак не мог успокоить ее. И с чего вбила в голову такую глупость, не понимаю…

— Что ж тут непонятного, Саша: за два месяца войны в город пришла уже не одна похоронка… Вот и переживает, бедняжка.

— Ничего, Гороховы живучи! В империалистическую отец был три раза ранен, а потом еще дважды — в гражданскую. И выжил. А братья его пропали без вести, со временем оказалось, что угодили в плен. Возвратились искалеченные, но возвратились. А я у мамы один, так неужели косая не пощадит? — рассуждал Горохов. — Знаешь, Миша, чего я больше всего боюсь? Боюсь погибнуть так, задарма, ничего путного не совершив, хочется, чтобы после смерти товарищи сказали: «Вот какой герой был наш политрук Горохов, хоть и мал ростом».

— Рост здесь ни при чем, Саша. Все, кто погибнет в войну, — герои. После войны…

Овчаренко не успел закончить свою мысль. В воздухе внезапно появилось два немецких самолета. Они сделали разворот и пошли на снижение, поливая пулеметным огнем колонну машин, что пылила впереди. Овчаренко и Горохов залегли в придорожном кювете, наблюдая за пикирующими самолетами. Когда те удалились, Горохов сказал:

— Считай, что это наше боевое крещение.

— Нет, Саша, боевое крещение — в бою, какое это, к черту, крещение? Самолеты стреляли, а мы с тобой тем временем отдыхали в кювете. Вот пойдем в бой, тогда будет крещение.

Как и предполагал Горохов, через несколько километров пути пришлось ему снять сапоги и, связав их веревкой, перекинуть через плечо. Нагретая солнцем пыль приятно щекотала босые ноги в волдырях. Но вот их догнала груженая полуторка, остановилась.

— Подвезите, пожалуйста, — попросил Горохов. Сержант, сидевший в кабине рядом с шофером, взглянув на босые ноги просителя, улыбнулся, спросил: